Неточные совпадения
Даже на тюремном дворе был свежий, живительный воздух полей, принесенный ветром в город. Но в коридоре был удручающий тифозный воздух, пропитанный запахом испражнений, дегтя и гнили, который тотчас же приводил в уныние и грусть всякого вновь приходившего человека. Это испытала на себе, несмотря на привычку
к дурному воздуху, пришедшая со двора надзирательница. Она вдруг, входя в коридор, почувствовала усталость, и ей захотелось
спать.
От них она поступила горничной
к становому, но могла прожить там только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик, стал приставать
к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чортом и так толкнула в грудь, что он
упал.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла
спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал
к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
Дороги до церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь
спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу,
к церкви.
Мужики крестились и кланялись, встряхивая волосами; женщины, особенно старушки, уставив выцветшие глаза на одну икону с свечами, крепко прижимали сложенные персты
к платку на лбу, плечам и животу и, шепча что-то, перегибались стоя или
падали на колени.
Пройдя раза два взад и вперед за углом дома и
попав несколько paз ногою в лужу, Нехлюдов опять подошел
к окну девичьей.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая по ковру своими сильными, с выдающимися икрами ногами, покорно и молча перешел
к другому окну и, старательно взглядывая на княгиню, стал так расправлять гардину, чтобы ни один луч не смел
падать на нее.
— А то и здесь, — перебила ее Маслова. — Тоже и здесь
попала я. Только меня привели, а тут партия с вокзала. Так тà
к одолели, что не знала, как отделаться. Спасибо, помощник отогнал. Один пристал так, что насилу отбилась.
Не
спала Маслова и всё думала о том, что она каторжная, — и уж ее два раза назвали так: назвала Бочкова и назвала рыжая, — и не могла привыкнуть
к этой мысли. Кораблева, лежавшая
к ней спиной, повернулась.
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что не может, потому что должен быть в Петербурге
к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила пойти на станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила
спать барышень и, подговорив с собою девочку, кухаркину дочь Машку, надела старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала на станцию.
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он
к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся
к отцу. — Вот и
упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала
к отцу.
Он хотел их читать в свободные минуты во время поездки по деревням, но нынче уж некогда было, и он собирался ложиться
спать, чтобы завтра пораньте приготовиться
к объяснению с крестьянами.
Он относился
к поддерживаемой им религии так, как относится куровод
к падали, которою он кормит своих кур:
падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить
падалью.
Фельдшер, подойдя
к мертвому, потрогал желтоватую, покрытую веснушками, еще мягкую, но уже мертвенно-бледную руку арестанта, подержал ее, потом пустил. Она безжизненно
упала на живот мертвеца.
В пути от острога
к вокзалу
упало и умерло от удара, кроме тех двух человек, которых видел Нехлюдов, еще три человека: один был свезен, так же как первые два, в ближайшую часть, и два
упали уже здесь, на вокзале.
— Если бы была задана психологическая задача: как сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без человеческого, братского отношения
к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не
падала ни на кого отдельно.
Катюша с Марьей Павловной, обе в сапогах и полушубках, обвязанные платками, вышли на двор из помещения этапа и направились
к торговкам, которые, сидя за ветром у северной стены
палей, одна перед другой предлагали свои товары: свежий ситный, пирог, рыбу, лапшу, кашу, печенку, говядину, яйца, молоко; у одной был даже жареный поросенок.
29. Тогда товарищ его
пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и отдам тебе.
Неточные совпадения
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне,
к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места
упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
К нам земская полиция // Не
попадала по́ году, — // Вот были времена!
Всё
спит еще, не многие // Проснулись: два подьячие, // Придерживая полочки // Халатов, пробираются // Между шкафами, стульями, // Узлами, экипажами //
К палатке-кабаку.
Под утро поразъехалась, // Поразбрелась толпа. // Крестьяне
спать надумали, // Вдруг тройка с колокольчиком // Откуда ни взялась, // Летит! а в ней качается // Какой-то барин кругленький, // Усатенький, пузатенький, // С сигарочкой во рту. // Крестьяне разом бросились //
К дороге, сняли шапочки, // Низенько поклонилися, // Повыстроились в ряд // И тройке с колокольчиком // Загородили путь…
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки
спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть
к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.