Неточные совпадения
— Да уж
одно бы что, хуже не будет, —
сказала Маслова, тряхнув головой.
— Известно,
одно, а не два, —
сказал старший надзиратель с начальственной уверенностью в собственном остроумии. — За мной, марш!
Сидевший там писарь дал
одному из солдат пропитанную табачным дымом бумагу и, указав на арестантку
сказал: «прими».
Приказчик же, обещавший жениться, уехал, ничего не
сказав ей и, очевидно, бросив ее, в Нижний, и Маслова осталась
одна.
При том же соблазняло ее и было
одной из причин окончательного решения то, что сыщица
сказала ей, что платья она может заказывать себе какие только пожелает, — бархатные, фаи, шелковые, бальные с открытыми плечами и руками.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на
одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И
сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Приехала и сделала всё, как он велел: пошла в номер. Не
одна пошла в номер, а позвала и Симона Михайловича и ее, —
сказала она, указывая на Бочкову.
— Тоже мерзавки эти девчонки, —
сказал приказчик и в подтверждение мнения о том, что главная виновница Маслова, рассказал, как
одна такая украла на бульваре часы у его товарища.
— Да ведь уже пятый час, господа, —
сказал один из присяжных.
— Ведь видите ли, Масловой предстояло
одно из двух, — очевидно желая быть как можно приятнее и учтивее с Нехлюдовым,
сказал председатель, расправив бакенбарды сверх воротника пальто, и, взяв его слегка под локоть и направляя к выходной двери, он продолжал: — вы ведь тоже идете?
— Четыре, —
сказала Маслова, и слезы полились так обильно из ее глаз, что
одна попала на папиросу.
Так же трудно показалось нынче утром
сказать всю правду Мисси. Опять нельзя было начинать говорить, — это было бы оскорбительно. Неизбежно должно было оставаться, как и во многих житейских отношениях, нечто подразумеваемое.
Одно он решил нынче утром: он не будет ездить к ним и
скажет правду, если спросят его.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил
одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы,
сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми,
сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
— Что же, можно и подписать. Всё можно, —
сказала она, щуря
один глаз и улыбаясь.
Облокотившись на стол так, чтобы не быть слышанным надзирателем, человеком еврейского типа, с седеющими бакенбардами, сидевшим у окна, а
одною ею, он
сказал...
— Вот вашему сиятельству записка от
одной особы… —
сказал он, подавая Нехлюдову конверт.
— В остроге есть
одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и чаще. Мне
сказали, что это от тебя зависит.
— И еще к тебе просьба, — не отвечая ему,
сказал Нехлюдов. — Давно очень я знал
одну девушку — учительницу. Она очень жалкое существо и теперь тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней пропуск?
Нужна, c
одной стороны, заботливость, с другой — твердая власть, —
сказал он, сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой белый пухлый кулак с бирюзовым кольцом, — заботливость и твердая власть.
Отворившая горничная с подвязанным глазом
сказала, что капитан дома, и провела Нехлюдова в маленькую гостиную с диваном, столом и подожженным с
одной стороны розовым бумажным колпаком большой лампы, стоявшей на шерстяной вязаной салфеточке.
— Сделайте одолжение, — с приятной улыбкой
сказал помощник и стал что-то спрашивать у надзирателя. Нехлюдов заглянул в
одно отверстие: там высокий молодой человек в
одном белье, с маленькой черной бородкой, быстро ходил взад и вперед; услыхав шорох у двери, он взглянул, нахмурился и продолжал ходить.
— Политической
одной, он в тюрьме и родился, —
сказал смотритель с некоторым удовольствием, как бы показывая редкость своего заведения.
— Вот этим
одним весело, —
сказал, указывая на влюбленную парочку, молодой человек в короткой жакетке, стоя подле Нехлюдова, так же как и он, глядя на прощающихся.
Мы можем
сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы
скажем про
одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый.
— В каких, значит, смыслах землю отдать? —
сказал один, средних лет, мужик в поддевке.
— Разлюбезное дело, —
сказал один старик.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он в
одно и то же время кончил свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов
сказал приказчику, что не надо мужиков звать к конторе, а что он сам пойдет на деревню, к тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов пошел на деревню.
— А я вам доложу, князь, —
сказал приказчик, когда они вернулись домой, — что вы с ними не столкуетесь; народ упрямый. А как только он на сходке — он уперся, и не сдвинешь его. Потому, всего боится. Ведь эти самые мужики, хотя бы тот седой или черноватый, что не соглашался, — мужики умные. Когда придет в контору, посадишь его чай пить, — улыбаясь, говорил приказчик, — разговоришься — ума палата, министр, — всё обсудит как должно. А на сходке совсем другой человек, заладит
одно…
—
Одно средство — крылья подвязать — летать, —
сказал старик с смеющимися глазами и белой бородой.
— Потом, как разделить землю по качеству, —
сказал Нехлюдов. — За что
одним будет чернозем, а другим глина да песок?
— Так что это не так просто, как кажется, —
сказал Нехлюдов. — И об этом не мы
одни, а многие люди думают. И вот есть
один американец, Джордж, так он вот как придумал. И я согласен с ним.
— Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, —
сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела были ужасно. Земля вся была по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки было больше 80-ти тысяч. Я в
один год всё переменил и дал опеке на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
— Я близко стою к
одной из них, к Масловой, —
сказал Нехлюдов, — и вот желал бы видеть ее: я еду в Петербург для подачи кассационной жалобы по ее делу. И хотел передать вот это. Это только фотографическая карточка, —
сказал Нехлюдов, вынимая из кармана конверт.
Граф Иван Михайлович выслушал Нехлюдова так, как он, бывало, выслушивал доклады правителя дел, и, выслушав,
сказал, что он даст ему две записки —
одну к сенатору Вольфу, кассационного департамента.
— Заседание же Сената будет на этой неделе, и дело Масловой едва ли попадет в это заседание. Если же попросить, то можно надеяться, что пустят и на этой неделе, в среду, —
сказал один.
— Позвольте, ваше превосходительство, я
один докончу, —
сказал художник, вставая. — Я чувствую присутствие.
— А, — одобрительно
сказал генерал, закрыв глаза. — Но как узнаешь, если свет у всех
один? — спросил он и, опять скрестив пальцы с художником, сел за столик.
— Что же тут дурного? Я вам в нашей литературе укажу на проект
одного немецкого писателя, который прямо предлагает, чтобы это не считалось преступлением, и возможен был брак между мужчинами, —
сказал Сковородников, жадно с всхлюпыванием затягиваясь смятой папиросой, которую он держал между корнями пальцев у ладони, и громко захохотал.
— Впрочем, мы после поговорим, —
сказал Селенин. — Иду, — обратился он к почтительно подошедшему к нему судебному приставу. — Непременно надо видеться, — прибавил он, вздыхая. — Только застанешь ли тебя? Меня же всегда застанешь в 7 часов, к обеду. Надеждинская, — он назвал номер. — Много с тех пор воды утекло, — прибавил он уходя, опять улыбаясь
одними губами.
Уезжая, она
сказала ему, что всегда готова служить ему чем может, и просила его приехать к ней завтра вечером непременно, хоть на минуту, в театр, что ей нужно еще поговорить с ним об
одной важной вещи.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что
одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она
сказала, от кого получила.
Нехлюдов видел, что ей и не нужно было ничего
сказать ему, но нужно было только показаться ему во всей прелести своего вечернего туалета, с своими плечами и родинкой, и ему было и приятно и гадко в
одно и то же время.
— Так что ж? Надо убивать? Или, как
один государственный человек предлагал, выкалывать глаза? —
сказал Игнатий Никифорович, победоносно улыбаясь.
— Готов, —
сказал фельдшер, мотнув головой, но, очевидно, для порядка, раскрыл мокрую суровую рубаху мертвеца и, откинув от уха свои курчавые волосы, приложился к желтоватой неподвижной высокой груди арестанта. Все молчали. Фельдшер приподнялся, еще качнул головой и потрогал пальцем сначала
одно, потом другое веко над открытыми голубыми остановившимися глазами.
— Бабы тверже, — смеясь,
сказала другая низенькая арестантка, — только вот
одна рожать вздумала. Вот заливается, —
сказала она, указывая на соседний вагон, из которого слышались всё те же стоны.
— Если же я и отдам, то
одно, что могу
сказать, это то, что всё остальное будет их, так как едва ли я женюсь, а если женюсь, то не будет детей… так что…
Оглянувшись на Нехлюдова, старик подобрал с глянцовитой лавки, на которой он сидел
один, полу своей поддевки и ласково
сказал...
— Не иначе это, что нечистый, —
сказал садовник, — разве сам человек может вздумать душу загубить? Так-то у нас человек
один… — и садовник начал было рассказывать, но поезд стал останавливаться.
— Я просил бы свидания с
одной арестанткой, —
сказал Нехлюдов, не садясь.
— Разве можно тут разговаривать, —
сказала она, — пройдите сюда, там
одна Верочка. — И она вперед прошла в соседнюю дверь крошечной, очевидно одиночной камеры, отданной теперь в распоряжение политических женщин. На нарах, укрывшись с головой, лежала Вера Ефремовна.