Неточные совпадения
Люди
считали, что священно и важно
не это весеннее утро,
не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, чтò они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
Тетка, видя на ней модное платье, накидку и шляпу, с уважением приняла ее и уже
не смела предлагать ей поступить в прачки,
считая, что она теперь стала на высшую ступень жизни.
Вот это-то и было причиной, по которой Нехлюдов
считал себя
не в праве, если бы даже и хотел этого, сделать предложение Корчагиной.
Служить он
не хотел, а между тем уже были усвоены роскошные привычки жизни, от которых он
считал, что
не может отстать.
Те, кто
не были знакомы, поспешили познакомиться с Нехлюдовым, очевидно
считая это за особую честь.
Если бы его спросили, почему он
считает себя выше большинства людей, он
не мог бы ответить, так как вся его жизнь
не являла никаких особенных достоинств.
Когда он
считал нужным умерять свои потребности и носил старую шинель и
не пил вина, все
считали это странностью и какой-то хвастливой оригинальностью, когда же он тратил большие деньги на охоту или на устройство необыкновенного роскошного кабинета, то все хвалили его вкус и дарили ему дорогие вещи.
Когда же Нехлюдов, поступив в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами прожил и проиграл столько, что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти
не огорчилась,
считая, что это естественно и даже хорошо, когда эта оспа прививается в молодости и в хорошем обществе.
В особенности развращающе действует на военных такая жизнь потому, что если невоенный человек ведет такую жизнь, он в глубине души
не может
не стыдиться такой жизни. Военные же люди
считают, что это так должно быть, хвалятся, гордятся такою жизнью, особенно в военное время, как это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на войне, и потому такая беззаботная, веселая жизнь
не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь,
не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег,
не для нее,
не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы
считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею,
не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько
считал приличным по своему и ее положению.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя
не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям,
не говоря уже о том, чтобы
считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он
считал себя. А ему нужно было
считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство:
не думать об этом. Так он и сделал.
Если бы Мисси должна была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что было», она
не могла бы ничего сказать определенного, а между тем она несомненно знала, что он
не только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Всё это были
не определенные слова, но взгляды, улыбки, намеки, умолчания. Но она всё-таки
считала его своим, и лишиться его было для нее очень тяжело.
Или буду с предводителем, которого я постыдно обманывал с его женой, на собрании
считать голоса за и против проводимого постановления земской инспекции школ и т. п., а потом буду назначать свидания его жене (какая мерзость!); или буду продолжать картину, которая, очевидно, никогда
не будет кончена, потому что мне и
не следует заниматься этими пустяками и
не могу ничего этого делать теперь», говорил он себе и
не переставая радовался той внутренней перемене, которую чувствовал.
Для того же, чтобы уничтожить те условия, в которых зарождаются такие люди,
не только ничего
не делаем, но только поощряем те заведения, в которых они производятся. Заведения эти известны: это фабрики, заводы, мастерские, трактиры, кабаки, дома терпимости. И мы
не только
не уничтожаем таких заведений, но,
считая их необходимыми, поощряем, регулируем их.
— Причины те, что я
считаю всякий суд
не только бесполезным, но и безнравственным.
Другой надзиратель, внутри здания, дотрагиваясь рукой до каждого, также
считал проходивших в следующие двери, с тем чтобы при выпуске, проверив счет,
не оставить ни одного посетителя в тюрьме и
не выпустить ни одного заключенного.
Надзиратели, стоя у дверей, опять, выпуская, в две руки
считали посетителей, чтобы
не вышел лишний и
не остался в тюрьме. То, что его хлопали теперь по спине,
не только
не оскорбляла его, но он даже и
не замечал этого.
— Дурак! —
не мог удержаться
не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность,
считал себя очень важным человеком и думал если
не польстить, то показать, что он всё-таки
не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
— Потому что я
считаю, — краснея говорил Нехлюдов, — что землею
не должно владеть тому, кто на ней
не работает, и что каждый имеет право пользоваться землею.
Он
считал себя
не только un homme très comme il faut, но еще и человеком рыцарской честности.
Приписывая этим предписаниям свыше особенное значение, он
считал, что всё на свете можно изменить, но только
не эти предписания свыше.
Старый генерал и
не позволял себе думать о таких делах,
считая своим патриотическим, солдатским долгом
не думать для того, чтобы
не ослабеть в исполнении этих, по его мнению, очень важных своих обязанностей.
Нехлюдов встал, стараясь удержаться от выражения смешанного чувства отвращения и жалости, которое он испытывал к этому ужасному старику. Старик же
считал, что ему тоже
не надо быть слишком строгим к легкомысленному и, очевидно, заблуждающемуся сыну своего товарища и
не оставить его без наставления.
Сковородников был материалист, дарвинист и
считал всякие проявления отвлеченной нравственности или, еще хуже, религиозности
не только презренным безумием, но личным себе оскорблением. Вся эта возня с этой проституткой и присутствие здесь, в Сенате, защищающего ее знаменитого адвоката и самого Нехлюдова было ему в высшей степени противно.
Надо было, присутствуя при этих службах, одно из двух: или притворяться (чего он с своим правдивым характером никогда
не мог), что он верит в то, во что
не верит, или, признав все эти внешние формы ложью, устроить свою жизнь так, чтобы
не быть в необходимости участвовать в том, что он
считает ложью.
Сам он в глубине души ни во что
не верил и находил такое состояние очень удобным и приятным, но боялся, как бы народ
не пришел в такое же состояние, и
считал, как он говорил, священной своей обязанностью спасать от этого народ.
Нехлюдов уехал бы в тот же день вечером, но он обещал Mariette быть у нее в театре, и хотя он знал, что этого
не надо было делать, он всё-таки, кривя перед самим собой душой, поехал,
считая себя обязанным данным словом.
Но как только он задал себе этот вопрос, он тотчас же понял, что,
сочтя себя освобожденным и бросив ее, он накажет
не её, чего ему хотелось, а себя, и ему стало страшно.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как только она упомянула о больнице. «Он, человек света, за которого за счастье
сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она
не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
Нехлюдов же,
не говоря о досаде, которую он испытывал за то, что зять вмешивался в его дела с землею (в глубине души он чувствовал, что зять и сестра и их дети, как наследники его, имеют на это право), негодовал в душе на то, что этот ограниченный человек с полною уверенностью и спокойствием продолжал
считать правильным и законным то дело, которое представлялось теперь Нехлюдову несомненно безумными преступным.
—
Не могу согласиться, во-первых, с тем, чтобы преступники, так называемые политические, были казнимы потому, что они стоят выше среднего уровня. Большей частью это отбросы общества, столь же извращенные, хотя несколько иначе, как и те преступные типы, которых вы
считаете ниже среднего уровня.
Но ни тот ни другой
не поклонились,
считая это непозволенным.
«Сделалось всё это оттого, — думал Нехлюдов, — что все эти люди — губернаторы, смотрители, околоточные, городовые —
считают, что есть на свете такие положения, в которых человеческое отношение с человеком
не обязательно.
Религиозное учение это состояло в том, что всё в мире живое, что мертвого нет, что все предметы, которые мы
считаем мертвыми, неорганическими, суть только части огромного органического тела, которое мы
не можем обнять, и что поэтому задача человека, как частицы большого организма, состоит в поддержании жизни этого организма и всех живых частей его.
И потому он
считал преступлением уничтожать живое: был против войны, казней и всякого убийства
не только людей, но и животных.
Узнав их ближе, Нехлюдов убедился, что это
не были сплошные злодеи, как их представляли себе одни, и
не были сплошные герои, какими
считали их другие, а были обыкновенные люди, между которыми были, как и везде, хорошие и дурные и средние люди.
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время своего путешествия, находился в том серьезном и внимательном расположении духа, в котором он
не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни было человеком и
считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он сам с собой определял это отношение.
Если бы ее муж
не был тем человеком, которого она
считала самым хорошим, самым умным из всех людей на свете, она бы
не полюбила его, а
не полюбив,
не вышла бы замуж.
— Да, — сказал он вдруг. — Меня часто занимает мысль, что вот мы идем вместе, рядом с ними, — с кем с «ними»? С теми самыми людьми, за которых мы и идем. А между тем мы
не только
не знаем, но и
не хотим знать их. А они, хуже этого, ненавидят нас и
считают своими врагами. Вот это ужасно.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно,
не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, —
считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что у самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
— С моей стороны вопрос решен окончательно. Я желал сделать то, что
считаю должным, и, кроме того, облегчить ее положение, но ни в каком случае
не желаю стеснять ее.
— Как же я могу признать, что я
не должен сделать то, что
считаю должным. Одно, что я могу сказать, это то, что я
не свободен, но она свободна.
Первая заповедь (Мф. V, 21 — 26) состояла в том, что человек
не только
не должен убивать, но
не должен гневаться на брата,
не должен никого
считать ничтожным, «рака», а если поссорится с кем-либо, должен мириться, прежде чем приносить дар Богу, т. е. молиться.