Неточные совпадения
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное,
не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней
идут солдаты, и она теперь ничего уже
не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Повитуха взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей
пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег у нее
не было, и надо было искать места.
«Неучтиво, но
не могу писать. Всё равно увижусь с ней нынче», подумал Нехлюдов и
пошел одеваться.
Всё
шло без задержек, скоро и
не без торжественности, и эта правильность, последовательность и торжественность, очевидно, доставляли удовольствие участвующим, подтверждая в них сознание, что они делают серьезное и важное общественное дело. Это чувство испытывал и Нехлюдов.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я
не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел
послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему
не поверила. Тогда он меня
послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Приехала и сделала всё, как он велел:
пошла в номер.
Не одна
пошла в номер, а позвала и Симона Михайловича и ее, — сказала она, указывая на Бочкову.
И в Нехлюдове
не переставая в продолжение этих двух дней до Пасхи
шла внутренняя,
не сознаваемая им борьба.
Когда опять всё затихло, и послышался опять спокойный храп, он, стараясь ступать на половицы, которые
не скрипели,
пошел дальше и подошел к самой ее двери.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто
не он
шел судить, но его вели в суд. В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть в глаза людям, а между тем он по привычке с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
— Купец был уже в экстазе, — слегка улыбаясь, говорила Китаева, — и у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как у него
не достало денег, то он
послал к себе в номер эту самую Любашу, к которой он получил предилекция, — сказала она, взглянув на подсудимую.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и,
не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим
пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
— Ужинать
не буду, — сказал он Корнею, вошедшему за ним в столовую, где был приготовлен прибор и чай. — Вы
идите.
Когда загремел замок, и Маслову впустили в камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка на минуту остановилась, посмотрела на вошедшую, подняв брови, но, ничего
не сказав, тотчас же
пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась на Маслову.
Вчера он понимал свое положение так, что
не было и сомнения, что она будет счастлива
пойти за него; нынче он чувствовал себя недостойным
не только жениться, но быть близким с нею.
Да нет, если бы даже она и
пошла теперь за меня, разве я мог бы быть
не то что счастлив, но спокоен, зная, что та тут в тюрьме и завтра, послезавтра
пойдет с этапом на каторгу.
Но когда он вместе с присяжными вошел в залу заседания, и началась вчерашняя процедура: опять «суд
идет», опять трое на возвышении в воротниках, опять молчание, усаживание присяжных на стульях с высокими спинками, жандармы, портрет, священник, — он почувствовал, что хотя и нужно было сделать это, он и вчера
не мог бы разорвать эту торжественность.
Председатель, так же как и вчера, изображал из себя беспристрастие и справедливость и подробно разъяснял и внушал присяжным то, что они знали и
не могли
не знать. Так же, как вчера, делались перерывы, так же курили; так же судебный пристав вскрикивал: «суд
идет», и так же, стараясь
не заснуть, сидели два жандарма с обнаженным оружием, угрожая преступнику.
Взволнованный мыслью увидать ее, Нехлюдов
шел по улицам, вспоминая теперь
не суд, а свои разговоры с прокурором и смотрителями.
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что
не может, потому что должен быть в Петербурге к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила
пойти на станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила спать барышень и, подговорив с собою девочку, кухаркину дочь Машку, надела старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала на станцию.
Она
шла быстрым шагом,
не отставая, но поезд всё прибавлял и прибавлял хода, и в ту самую минуту, как окно спустилось, кондуктор оттолкнул ее и вскочил в вагон.
Но Нехлюдов, поглощенный своими мыслями,
не обратил внимания на это и продолжал итти туда, куда
шло больше посетителей, т. е. в мужское отделение, а
не в женское, куда ему нужно было.
Нехлюдов увидал ее в дверях, когда она еще
не видала смотрителя. Лицо ее было красно. Она бойко
шла за надзирателем и
не переставая улыбалась, покачивая головой. Увидав смотрителя, она с испуганным лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.
Но Маслова
не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней
шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла,
не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
— Ну вот, спасибо, что приехал.
Пойдем к жене. А у меня как раз десять минут свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, — сказал он с удовольствием, которого
не мог скрыть.
Он
не замечал серьезного выражения лица Нехлюдова,
не слушал его и неудержимо влек его в гостиную, так что нельзя было отказаться, и Нехлюдов
шел с ним.
— Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя
не надо пускать, тебе до всего дело.
Пойдем,
пойдем, Annette зовет нас, — сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания важного лица, но только теперь уже
не радостное, а тревожное.
Нехлюдов ничего
не отвечал и попросил допустить его к свиданию. Смотритель
послал надзирателя, и Нехлюдов вошел за ним в пустую женскую посетительскую.
— Ну, а насчет больницы, — вдруг сказала она, взглянув на него своим косым взглядом, — если вы хотите, я
пойду и вина тоже
не буду пить…
— Он сказал: «куда бы тебя ни
послали, я за тобой поеду», — сказала Маслова. — Поедет — поедет,
не поедет —
не поедет. Я просить
не стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, — продолжала она, — только всё-таки
не нуждаюсь я им.
Он
шел исполнить то желание крестьян, об исполнении которого они и
не смели думать, — отдать им за дешевую цену землю, т. е. он
шел сделать им благодеяние, а ему было чего-то совестно.
Очевидно,
шел словесный турнир, в котором участвующие
не понимали хорошенько, зачем и что они говорят. Заметно было только с одной стороны сдерживаемое страхом озлобление, с другой — сознание своего превосходства и власти. Нехлюдову было тяжело слушать это, и он постарался вернуться к делу: установить цены и сроки платежей.
— Когда хотите, — я
не голоден. Я
пойду пройдусь по деревне.
— Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она дюже трудна была,
не чаяла ей подняться. Я и окрестила мальчика, как должно, и в воспитательный представила. Ну, ангельскую душку что ж томить, когда мать помирает. Другие так делают, что оставят младенца,
не кормят, — он и сгаснет; но я думаю: что ж так, лучше потружусь,
пошлю в воспитательный. Деньги были, ну и свезли.
Нехлюдов поблагодарил его и,
не входя в комнаты,
пошел ходить в сад по усыпанным белыми лепестками яблочных цветов заросшим дорожкам, обдумывая всё то, что он видел.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он в одно и то же время кончил свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов сказал приказчику, что
не надо мужиков звать к конторе, а что он сам
пойдет на деревню, к тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов
пошел на деревню.
Так ничего и
не мог добиться Нехлюдов и
пошел назад в контору.
Дождик
шел уже ливнем и стекал с крыш, журча, в кадушку; молния реже освещала двор и дом. Нехлюдов вернулся в горницу, разделся и лег в постель
не без опасения о клопах, присутствие которых заставляли подозревать оторванные грязные бумажки стен.
На это Нехлюдов возразил, что дело
идет не о дележе в одном обществе, а о дележе земли вообще по разным губерниям. Если землю даром отдать крестьянам, то за что же одни будут владеть хорошей, а другие плохой землей? Все захотят на хорошую землю.
Одно он знал — это то, что она изменилась, и в ней
шла важная для ее души перемена, и эта перемена соединяла его
не только с нею, но и с тем, во имя кого совершалась эта перемена.
Разговор и здесь зашел о дуэли. Суждения
шли о том, как отнесся к делу государь. Было известно, что государь очень огорчен за мать, и все были огорчены за мать. Но так как было известно, что государь, хотя и соболезнует,
не хочет быть строгим к убийце, защищавшему честь мундира, то и все были снисходительны к убийце, защищавшему честь мундира. Только графиня Катерина Ивановна с своим свободолегкомыслием выразила осуждение убийце.
— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? — сказал адвокат, отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. — Сделать его бароном, моему нраву
не препятствуй. Так и
пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
Нехлюдов стал слушать и старался понять значение того, что происходило перед ним, но, так же как и в окружном суде, главное затруднение для понимания состояло в том, что речь
шла не о том, что естественно представлялось главным, а о совершенно побочном.
Речь
шла только о том, имел или
не имел по закону издатель право напечатать статью фельетониста, и какое он совершил преступление, напечатав ее, — диффамацию или клевету, и как диффамация включает в себе клевету или клевета диффамацию, и еще что-то мало понятное для простых людей о разных статьях и решениях какого-то общего департамента.
— Это тем ужасно… — начала она что-то еще, но всхлипнула,
не договорив, вскочила с дивана и, зацепившись за кресло, выбежала из комнаты. Мать
пошла за ней.
Но, взглянув на часы, он увидал, что теперь уже некогда, и надо торопиться, чтобы
не опоздать к выходу партии. Второпях собравшись и
послав с вещами швейцара и Тараса, мужа Федосьи, который ехал с ним, прямо на вокзал, Нехлюдов взял первого попавшегося извозчика и поехал в острог. Арестантский поезд
шел за два часа до почтового, на котором ехал Нехлюдов, и потому он совсем рассчитался в своих номерах,
не намереваясь более возвращаться.
Когда Нехлюдов подъехал к острогу, партия еще
не выходила, и в остроге всё еще
шла начавшаяся с 4-х часов утра усиленная работа сдачи и приемки отправляемых арестантов.
Не отъехал он и 100 шагов, как ему встретилась сопутствуемая опять конвойным с ружьем ломовая телега, на которой лежал другой, очевидно уже умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова его с черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на лицо до носа, тряслась и билась при каждом толчке телеги. Ломовой извозчик в толстых сапогах правил лошадью,
идя рядом. Сзади
шел городовой. Нехлюдов тронул за плечо своего извозчика.
Он,
не отвечая,
шел туда, куда они несли мертвеца.
Нехлюдов отошел и
пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго
не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они были в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
— Нет, дедушка, мой —
не такой человек.
Не то что глупостей каких, он как красная девушка. Денежки все до копеечки домой
посылает. А уж девчонке рад, рад был, что и сказать нельзя, — сказала женщина, улыбаясь.