Неточные совпадения
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным
не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным
то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага
о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
С
тех пор ей всё стало постыло, и она только думала
о том, как бы ей избавиться от
того стыда, который ожидал ее, и она стала
не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама
не знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
И для Масловой теперь уже и
не было вопроса
о том, поступить или
не поступить в прачки.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было
то, что во время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и в особенности, сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением в «Social statics»
о том, что справедливость
не допускает частной земельной собственности.
С прямотой и решительностью молодости он
не только говорил
о том, что земля
не может быть предметом частной собственности, и
не только в университете писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей
не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам,
не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Второе же — отречься от
тех ясных и неопровержимых доводов
о незаконности владения землею, которые он тогда почерпнул из «Социальной статики» Спенсера и блестящее подтверждение которым он нашел потом, уже много после, в сочинениях Генри Джорджа, — он никак
не мог.
«И извозчики знают
о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов, и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или
не следует жениться на Корчагиной, стал перед ним, и он, как в большинстве вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в
ту ни в другую сторону,
не мог решить его.
Разумеется, она
не могла знать, что она встретит его, но одна мысль
о том, что она могла любить кого-нибудь прежде, оскорбляла его.
«Да
не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между
тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она,
та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и
о которой потом никогда
не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью,
не только
не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Евфимья Бочкова показала, что она ничего
не знает
о пропавших деньгах, и что она и в номер купца
не входила, а хозяйничала там одна Любка, и что если что и похищено у купца,
то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за деньгами.
В
то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал
о женщине только как
о жене. Все же женщины, которые
не могли, по его понятию, быть его женой, были для него
не женщины, а люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
Получал ли Нехлюдов неприятное письмо от матери, или
не ладилось его сочинение, или чувствовал юношескую беспричинную грусть, стоило только вспомнить
о том, что есть Катюша, и он увидит ее, и всё это рассеивалось.
Опасения же поэтической Софьи Ивановны
о том, чтобы Дмитрий, со своим цельным, решительным характером, полюбив девушку,
не задумал жениться на ней,
не обращая внимания на ее происхождение и положение, были гораздо основательнее.
Ему
не переставая рассказывали
о том, что крестьяне, получившие землю,
не только
не разбогатели, но обеднели, заведя у себя три кабака и совершенно перестав работать.
Может быть, в глубине души и было у него уже дурное намерение против Катюши, которое нашептывал ему его разнузданный теперь животный человек, но он
не сознавал этого намерения, а просто ему хотелось побывать в
тех местах, где ему было так хорошо, и увидать немного смешных, но милых, добродушных тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой любви и восхищения, и увидать милую Катюшу,
о которой осталось такое приятное воспоминание.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как живет?
не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на
том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов
не решился спрашивать его
о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом году.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он
не понимал ничего из
того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только
о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни
о чем другом
не мог думать. Когда она входила в комнату, он,
не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы
не смотреть на нее.
Он думал еще и
о том, что, хотя и жалко уезжать теперь,
не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна
тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще
о том, что надо дать ей денег,
не для нее,
не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею,
не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя
не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям,
не говоря уже
о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для
того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство:
не думать об этом. Так он и сделал.
Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь думал только
о том, как бы сейчас
не узналось всё, и она или ее защитник
не рассказали всего и
не осрамили бы его перед всеми.
Он отвергал показание Масловой
о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на
том, что показание ее, как уличенной отравительницы,
не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была
не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
После этого защитника опять встал товарищ прокурора и, защитив свое положение
о наследственности против первого защитника
тем, что если Бочкова и дочь неизвестных родителей,
то истинность учения наследственности этим нисколько
не инвалидируется, так как закон наследственности настолько установлен наукой, что мы
не только можем выводить преступление из наследственности, но и наследственность из преступления.
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак
не мог расстаться с своим правом говорить — так ему приятно было слушать внушительные интонации своего голоса — и нашел нужным еще сказать несколько слов
о важности
того права, которое дано присяжным, и
о том, как они должны с вниманием и осторожностью пользоваться этим правом и
не злоупотреблять им,
о том, что они принимали присягу, что они — совесть общества, и что тайна совещательной комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
— Главное дело в
том, что прислуга
не могла знать
о деньгах, если бы Маслова
не была с ними согласна, — сказал приказчик еврейского типа.
Третий же вопрос
о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал на
том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец
не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, — остальные как будто колебались, но мнение старшины начинало преобладать, в особенности потому, что все присяжные устали и охотнее примыкали к
тому мнению, которое обещало скорее соединить, а потому и освободить всех.
— Она и опиумом могла лишить жизни, — сказал полковник, любивший вдаваться в отступления, и начал при этом случае рассказывать
о том, что у его шурина жена отравилась опиумом и умерла бы, если бы
не близость доктора и принятые во время меры. Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого
не достало духа перебить его. Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать свою историю.
— Да просто
не виновата. По-моему, это случай применения 818 статьи. (818 статья гласит
о том, что если суд найдет обвинение несправедливым,
то он может отменить решение присяжных.)
Скорыми шагами,
не думая
о том внимании, которое он обращал на себя, он догнал и обогнал ее и остановился.
— Прежде всего я буду вас просить, — сказал Нехлюдов, —
о том, чтобы никто
не знал, что я принимаю участие в этом деле.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил
то, что знал
о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему
не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
—
Не правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение своего мнения
о том, что ни в чем так
не виден характер людей, как в игре. Она видела на его лице
то сосредоточенное и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она боялась в нем, и хотела узнать, чем оно вызвано.
Но и тут он сделал
не то, и опять измученная Софья Васильевна должна была прервать свою речь
о мистицизме и поправить непонятливого и безжалостно тревожащего ее Филиппа.
Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между
тем то,
о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал
не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал всё могущество добра. Всё, всё самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.
Мальчишка в одной рубашонке пробегал мимо нее и приговаривал всё одно и
то же: «ишь,
не поймала!» Старушка эта, обвинявшаяся вместе с сыном в поджоге, переносила свое заключение с величайшим добродушием, сокрушаясь только
о сыне, сидевшем с ней одновременно в остроге, но более всего
о своем старике, который, она боялась, совсем без нее завшивеет, так как невестка ушла, и его обмывать некому.
Не спала Маслова и всё думала
о том, что она каторжная, — и уж ее два раза назвали так: назвала Бочкова и назвала рыжая, — и
не могла привыкнуть к этой мысли. Кораблева, лежавшая к ней спиной, повернулась.
Рыжая плакала
о том, что ее сейчас обругали, прибили и
не дали ей вина, которого ей так хотелось.
Плакала она и
о том, что она во всей жизни своей ничего
не видала, кроме ругательств, насмешек, оскорблений и побоев.
Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные люди,
не то что позаботились
о том, чтобы уничтожить
те причины, которые довели этого мальчика до его теперешнего положения, а хотим поправить дело
тем, что будем казнить этого мальчика.
— Так-с. Если она приговорена только вчера, — сказал прокурор,
не обращая никакого внимания на заявление Нехлюдова
о невинности Масловой, —
то до объявления приговора в окончательной форме она должна всё-таки находиться в доме предварительного заключения. Свидания там разрешаются только в определенные дни. Туда вам и советую обратиться.
Еще
не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё
те же бойкие, веселые звуки, так
не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого офицера с торчащими нафабренными усами и спросил его
о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он
не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
Думала она
о том, что ни за что
не пойдет замуж за каторжного, на Сахалине, а как-нибудь иначе устроится, — с каким-нибудь из начальников, с писарем, хоть с надзирателем, хоть с помощником.
Похоронила она все воспоминания
о своем прошедшем с ним в
ту ужасную темную ночь, когда он приезжал из армии и
не заехал к тетушкам.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова
о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы
о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было
не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Маслова никак
не ожидала увидать его, особенно теперь и здесь, и потому в первую минуту появление его поразило ее и заставило вспомнить
о том, чего она
не вспоминала никогда.
— Я вспоминаю затем, чтобы загладить, искупить свой грех, Катюша, — начал он и хотел было сказать
о том, что он женится на ней, но он встретил ее взгляд и прочел в нем что-то такое страшное и грубое, отталкивающее, что
не мог договорить.
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь в
том, что говорит
не о деле. — Ну-с,
о вашем деле… Я его прочел внимательно и «содержания оной
не одобрил», как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он читать, — был остановлен во время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения, на
том основании, что слова защитника якобы
не относятся прямо к делу, а между
тем в делах уголовных, как
то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения вопроса
о вменении» — два, — сказал он, взглянув на Нехлюдова.
Кораблева, Хорошавка, Федосья и Маслова сидели в своем углу и все красные и оживленные, выпив уже водки, которая теперь
не переводилась у Масловой и которою она щедро угощала товарок, пили чай и говорили
о том же.
Но Маслова
не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа.
То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в
тот мир, в котором она страдала и из которого ушла,
не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла
то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью
о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
— Что он у вас спрашивает, кто вы? — спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто
не могло быть сомнения
о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно знать, — сказала она и совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.