Неточные совпадения
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и
вышел, хотя и
не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он, в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть
не бегом, постукивая каблуками и махая свободной рукой так, что плоскость руки была перпендикулярна к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
В сделанный перерыв из этой залы
вышла та самая старушка, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество в пользу дельца,
не имевшего на это имущество никакого права, — это знали и судьи, а тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход был такой, что нельзя было
не отнять имущество у старушки и
не отдать его дельцу.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро
вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка с цветами осталась
не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «
не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Все встали, и на возвышение залы
вышли судьи: председательствующий с своими мускулами и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в золотых очках, который теперь был еще мрачнее оттого, что перед самым заседанием он встретил своего шурина, кандидата на судебные должности, который сообщил ему, что он был у сестры, и сестра объявила ему, что обеда
не будет.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я
не хотела
выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все
вышли. Хозяйка ему
не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Ну, а
не помнит ли подсудимая, заходила ли она куда-нибудь в гостинице,
выйдя от купца Смелькова?
Ее
не было и на парадном крыльце;
вышел только Тихон-лакей, в фартуке, тоже, вероятно, занятый чисткой.
Он чувствовал, что влюблен, но
не так, как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он сам
не решался признаться себе в том, что он любит, и когда он был убежден в том, что любить можно только один paз, — теперь он был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя, в чем состоит любовь, и что из нее может
выйти.
В глубине души он знал, что ему надо ехать, и что
не за чем теперь оставаться у теток, знал, что ничего из этого
не могло
выйти хорошего, но было так радостно и приятно, что он
не говорил этого себе и оставался.
Они
вышли с Матреной Павловной на паперть и остановились, подавая нищим. Нищий, с красной, зажившей болячкой вместо носа, подошел к Катюше. Она достала из платка что-то, подала ему и потом приблизилась к нему и,
не выражая ни малейшего отвращения, напротив, так же радостно сияя глазами, три раза поцеловалась. И в то время, как она целовалась с нищим, глаза ее встретились с взглядом Нехлюдова. Как будто она спрашивала: хорошо ли, так ли она делает?
Нехлюдов молча
вышел. Ему даже
не было стыдно. Он видел по выражению лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого
не признавая. Он знал теперь, что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Когда она, дрожащая и молчаливая, ничего
не отвечая на его слова, ушла от него, он
вышел на крыльцо и остановился, стараясь сообразить значение всего того, что произошло.
В таком душевном настроении находился Нехлюдов,
выйдя из залы суда в комнату присяжных. Он сидел у окна, слушая разговоры, шедшие вокруг него, и
не переставая курил.
— Да ведь оно так и
выходит, — разъяснил старшина, — без умысла ограбления, и имущества
не похищала. Стало быть, и
не виновна.
То, а
не другое решение принято было
не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что
не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он
выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления»,
не оговорили второго: «без намерения лишить жизни».
Выходило по решению присяжных, что Маслова
не воровала,
не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели.
— Да ведь я прочел ответы перед тем, как
выходить, — оправдывался старшина. — Никто
не возражал.
Мисси очень хотела
выйти замуж, и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он будет ее (
не она будет его, а он ее), и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила с ним теперь, чтобы вызвать его на объяснение.
— Когда мама устанет и прогонит вас, приходите ко мне, — сказала она, обращаясь к Колосову и Нехлюдову таким тоном, как будто ничего
не произошло между ними, и, весело улыбнувшись, неслышно шагая по толстому ковру,
вышла из комнаты.
В это время доктор встал и, как домашний человек, ничего
не говоря,
вышел из комнаты. Софья Васильевна проводила его глазами, продолжая разговор.
— Едва ли, — сказал Нехлюдов и, чувствуя стыд, он сам
не знал, за себя или за нее, он покраснел и поспешно
вышел.
Когда Корней ушел с прибором, Нехлюдов подошел было к самовару, чтобы засыпать чай, но, услыхав шаги Аграфены Петровны, поспешно, чтобы
не видать ее,
вышел в гостиную, затворив за собой дверь.
Тогда он был бодрый, свободный человек, перед которым раскрывались бесконечные возмояжости, — теперь он чувствовал себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной, ничтожной жизни, из которых он
не видел никакого выхода, да даже большей частью и
не хотел
выходить.
Старшой подошел и сердито ткнул Маслову в плечо и, кивнув ей головой, повел ее в женский коридор. В женском коридоре ее всю ощупали, обыскали и,
не найдя ничего (коробка папирос была засунута в калаче), впустили в ту же камеру, из которой она
вышла утром.
В то время как он подходил к этой комнате, присяжные уж
выходили из нее, чтобы итти в залу заседания. Купец был так же весел и так же закусил и выпил, как и вчера, и, как старого друга, встретил Нехлюдова. И Петр Герасимович
не вызывал нынче в Нехлюдове никакого неприятного чувства своей фамильярностью и хохотом.
Как только сделан был первый перерыв, Нехлюдов встал и
вышел в коридор с намерением уже больше
не возвращаться в суд. Пускай с ним делают, что хотят, но участвовать в этой ужасной и гадкой глупости он более
не может.
— Конечно, нет, — чуть заметно улыбаясь и нисколько
не смущаясь, сказал прокурор, — но ваше желание так необыкновенно и так
выходит из обычных форм…
— Благодарю вас, — сказал Нехлюдов,
не отвечая на вопрос, и
вышел.
— Нельзя здесь дожидаться, пожалуйте в контору, — опять обратился фельдфебель к Нехлюдову, и Нехлюдов уже хотел уходить, когда из задней двери
вышел смотритель, еще более смущенный, чем его подчиненные. Он
не переставая вздыхал. Увидав Нехлюдова, он обратился к надзирателю.
Она ничего
не ответила и,
не глядя на него,
вышла за надзирателем.
Бросить ее — он чувствовал это — теперь он
не мог, а между тем
не мог себе представить, что
выйдет из его отношений к ней.
Нехлюдов был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он
не знал еще тогда, что это был и надзиратель и шпион, но взял записку и,
выходя из тюрьмы, прочел ее. В записке было написано карандашом бойким почерком, без еров, следующее...
Он
вышел в сени и тут же застал товарища, который подслушивал их разговор. Он,
не отвечая на шутки товарищей, достал из сумки деньги и понес ей.
Еще смотритель
не успел надеть подаваемое ему подвязанной девушкой пальто и
выйти в дверь, как опять зажурчали отчетливые рулады Клементи.
— Да. Так
не унывайте; сделаем, что можно, — сказал Нехлюдов и
вышел. Меньшов стоял в двери, так что надзиратель толкнул его дверью, когда затворял ее. Пока надзиратель запирал замок на двери, Меньшов смотрел в дырку в двери.
Не слушая помощника смотрителя и
не глядя вокруг себя, он поспешно
вышел из коридоров и направился в контору. Смотритель был в коридоре и, занятый другим делом, забыл вызвать Богодуховскую. Он вспомнил, что обещал вызвать ее, только тогда, когда Нехлюдов вошел в контору.
— Катюша, как я сказал, так и говорю, — произнес он особенно серьезно. — Я прошу тебя
выйти за меня замуж. Если же ты
не хочешь, и пока
не хочешь, я, так же как и прежде, буду там, где ты будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.
И тотчас к его услугам явились рассуждения, по которым
выходило, что неблагоразумно и
не следует отдавать землю крестьянам и уничтожать свое хозяйство.
Выходило, что он лишил себя многого, а крестьянам
не сделал того, чего они ожидали.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно думал и очень рад слышать, но в сущности ничего
не понимал, очевидно
не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту
выходило то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между тем истина о том, что всякий человек заботится только о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь
не понимает, когда Нехлюдов говорил о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян.
Что
выйдет из всего этого — он
не знал, но знал несомненно, что и то, и другое, и третье ему необходимо нужно делать.
Молодой доктор, весь пропитанный карболовой кислотой,
вышел к Нехлюдову в коридор и строго спросил его, что ему нужно. Доктор этот делал всякие послабления арестантам и потому постоянно входил в неприятные столкновения с начальством тюрьмы и даже с старшим доктором. Опасаясь того, чтобы Нехлюдов
не потребовал от него чего-нибудь незаконного, и, кроме того, желая показать, что он ни для каких лиц
не делает исключений, он притворился сердитым.
Несколько раз в продолжение дня, как только она оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только вечером после дежурства, оставшись одна в комнате, где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и лиц, и одежд, и ступенек балкона, и кустов, на фоне которых
вышли изображенные лица его и ее и тетушек, смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и
не могла налюбоваться в особенности собою, своим молодым, красивым лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
Но когда прошло известное время, и он ничего
не устроил, ничего
не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был
выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был
не только
не особенно умный и
не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
Нехлюдов отдал письмо графини Катерины Ивановны и, достав карточку, подошел к столику, на котором лежала книга для записи посетителей, и начал писать, что очень жалеет, что
не застал, как лакей подвинулся к лестнице, швейцар
вышел на подъезд, крикнув: «подавай!», а вестовой, вытянувшись, руки по швам, замер, встречая и провожая глазами сходившую с лестницы быстрой,
не соответственной ее важности походкой невысокую тоненькую барыню.
— Нынче вечером
не могу, — отвечал он,
выходя с ней вместе на крыльцо. — А у меня ведь дело к вам, — сказал он, глядя на пару рыжих, подъезжавших к крыльцу.
— Ну, да это лучше
не апрофондировать. Так я вас довезу, — сказал адвокат, когда они
вышли на крыльцо, и прекрасная извозчичья карета, взятая адвокатом, подъехала к крыльцу. — Вам ведь к барону Воробьеву?
Судебный пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в руке подошел к Фанарину с вопросом, по какому он делу, и, узнав, что по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это время дверь шкапа отворилась, и оттуда
вышел патриархального вида старичок, но уже
не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами на груди наряде, делавшем его похожим на птицу.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё
вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я,
не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.