Неточные совпадения
Тетка,
видя на ней модное платье, накидку и шляпу, с уважением приняла ее и уже
не смела предлагать ей поступить в прачки, считая, что она теперь стала на высшую ступень жизни.
Да, это была она. Он
видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту лица, особенность эта, милая, исключительная особенность, была в этом лице, в губах, в немного косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении готовности
не только в лице, но и во всей фигуре.
— Я
не считала;
видела, что были сторублевые только.
— Подсудимая
видела сторублевые, — я больше ничего
не имею.
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша
не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку,
видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию
не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
После чая стали по скошенному уже лужку перед домом играть в горелки. Взяли и Катюшу. Нехлюдову после нескольких перемен пришлось бежать с Катюшей. Нехлюдову всегда было приятно
видеть Катюшу, но ему и в голову
не приходило, что между ним и ею могут быть какие-нибудь особенные отношения.
Получал ли Нехлюдов неприятное письмо от матери, или
не ладилось его сочинение, или чувствовал юношескую беспричинную грусть, стоило только вспомнить о том, что есть Катюша, и он
увидит ее, и всё это рассеивалось.
Так же, как и прежде, он
не мог без волнения
видеть теперь белый фартук Катюши,
не мог без радости слышать ее походку, ее голос, ее смех,
не мог без умиления смотреть в ее черные, как мокрая смородина, глаза, особенно когда она улыбалась,
не мог, главное, без смущения
видеть, как она краснела при встрече с ним.
Нехлюдов чувствовал, что она
видела его,
не оглядываясь. Он
видел это, когда близко мимо нее проходил в алтарь. Ему нечего было сказать ей, но он придумал и сказал, проходя мимо нее...
Нехлюдов молча вышел. Ему даже
не было стыдно. Он
видел по выражению лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого
не признавая. Он знал теперь, что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
—
Не правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение своего мнения о том, что ни в чем так
не виден характер людей, как в игре. Она
видела на его лице то сосредоточенное и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она боялась в нем, и хотела узнать, чем оно вызвано.
Нехлюдов смотрел и слушал и
видел и слышал совсем
не то, что было перед ним.
Слушая то Софью Васильевну, то Колосова, Нехлюдов
видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до драмы ни друг до друга, а что если они говорят, то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых, то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян,
не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку.
Он
не шатался,
не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбужденно-довольном собою состоянии; в-третьих, Нехлюдов
видел то, что княгиня Софья Васильевна среди разговора с беспокойством смотрела на окно, через которое до нее начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее старость.
С тех пор и до нынешнего дня прошел длинный период без чистки, и потому никогда еще он
не доходил до такого загрязнения, до такого разлада между тем, чего требовала его совесть, и той жизнью, которую он вел, и он ужаснулся,
увидев это расстояние.
— Конвойный, и то говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а я
вижу, что ему
не бумага нужна, а меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже — артисты.
Ведь очевидно, что мальчик этот
не какой-то особенный злодей, а самый обыкновенный — это
видят все — человек, и что стал он тем, что есть, только потому, что находился в таких условиях, которые порождают таких людей. И потому, кажется, ясно, что, для того чтобы
не было таких мальчиков, нужно постараться уничтожить те условия, при которых образуются такие несчастные существа.
Но Нехлюдов,
не слушая его, прошел в дверь и обратился к встретившему его чиновнику, прося его доложить прокурору, что он присяжный, и что ему нужно
видеть его по очень важному делу.
— Маслову? Как же, знаю. Обвинялась в отравлении, — сказал прокурор спокойно. — Для чего же вам нужно
видеть ее? — И потом, как бы желая смягчить, прибавил: — Я
не могу разрешить вам этого,
не зная, для чего вам это нужно.
Нынче на суде она
не узнала его
не столько потому, что, когда она
видела его в последний раз, он был военный, без бороды, с маленькими усиками и хотя и короткими, но густыми вьющимися волосами, а теперь был старообразный человек, с бородою, сколько потому, что она никогда
не думала о нем.
Она стояла сначала в середине толпы за перегородкой и
не могла
видеть никого, кроме своих товарок; когда же причастницы двинулись вперед, и она выдвинулась вместе с Федосьей, она увидала смотрителя, а за смотрителем и между надзирателями мужичка с светло-белой бородкой и русыми волосами — Федосьиного мужа, который остановившимися глазами глядел на жену.
— Я хотел
видеть… — Нехлюдов
не знал, как сказать: «вас» или «тебя», и решил сказать «вас». Он говорил
не громче обыкновенного. — Я хотел
видеть вас… я…
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, —
не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник
видел; он души
не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом
не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой, в кабаке сидит.
Нехлюдов
не знал, в чем особенно была для смотрителя трудность, но нынче он
видел в нем какое-то особенное, возбуждающее жалость, унылое и безнадежное настроение.
— Прочтете, —
увидите. Заключенная, политическая. Я при них состою. Так вот она просила меня. И хотя и
не разрешено, но по человечеству… — ненатурально говорил надзиратель.
— Я… я…
Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту, я знаю, — начала девушка, сильно конфузясь, — а я хочу только одного — хочу быть полезной людям и ничего
не могу, потому что ничего
не знаю.
— Вот
видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n’abuserez pas… [Я знаю, что ты
не злоупотребишь…] Как ее зовут, твою protégée?.. Богодуховской? Elle est jolie? [Она хорошенькая?]
Нехлюдов вспомнил всё, что он
видел вчера, дожидаясь в сенях, и понял, что наказание происходило именно в то время, как он дожидался, и на него с особенной силой нашло то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но никогда с такой силой
не охватывало его.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и
не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать,
видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге
не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
— И
не отменят — всё равно. Я
не за это, так за другое того стою… — сказала она, и он
видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. — Ну что же,
видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. — Правда ведь, что они
не виноваты?
Нехлюдов поблагодарил его и,
не входя в комнаты, пошел ходить в сад по усыпанным белыми лепестками яблочных цветов заросшим дорожкам, обдумывая всё то, что он
видел.
Когда же он понял, что и это невозможно, он огорчился и перестал интересоваться проектом, и только для того, чтобы угодить хозяину, продолжал улыбаться.
Видя, что приказчик
не понимает его, Нехлюдов отпустил его, а сам сел за изрезанный и залитый чернилами стол и занялся изложением на бумаге своего проекта.
Он вспомнил всё, что он
видел нынче: и женщину с детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить работать на него за то, что она, измученная трудами,
не усмотрела за своей голодной коровой.
Общество разделилось на две партии: одна признавала выгодным и безопасным предложение барина, другая
видела в этом подвох, сущность которого она
не могла понять и которого поэтому особенно боялась.
— Вы, я
вижу, сделались воронкой, горлышком, через которое выливаются все жалобы острога, — улыбаясь, сказал адвокат. — Слишком уж много,
не осилите.
— Я вам говорю. Я всегда говорю господам судейским, — продолжал адвокат, — что
не могу без благодарности
видеть их, потому что если я
не в тюрьме, и вы тоже, и мы все, то только благодаря их доброте. А подвести каждого из нас к лишению особенных прав и местам
не столь отдаленным — самое легкое дело.
Нехлюдов слушал,
не вступая в разговор, и, как бывший офицер, понимал, хоть и
не признавал, доводы молодого Чарского, но вместе с тем невольно сопоставлял с офицером, убившим другого, того арестанта красавца-юношу, которого он
видел в тюрьме и который был приговорен к каторге за убийство в драке.
— Это,
видите ли, от меня
не зависит, — сказал он, отдохнув немного. — О свиданиях есть Высочайше утвержденное положение, и что там разрешено, то и разрешается. Что же касается книг, то у нас есть библиотека, и им дают те, которые разрешены.
И он еще больше, чем на службе, чувствовал, что это было «
не то», а между тем, с одной стороны,
не мог отказаться от этого назначения, чтобы
не огорчить тех, которые были уверены, что они делают ему этим большое удовольствие, а с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его природы, и ему доставляло удовольствие
видеть себя в зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться тем уважением, которое вызывало это назначение в некоторых людях.
Пусть он
не боится, что его будут утруждать выражением благодарности: про благодарность
не будут говорить, а просто будут рады его
видеть.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. —
Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я,
не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
— Да, кабы
не вы, погибла бы совсем, — сказала тетка. — Спасибо вам.
Видеть же вас я хотела затем, чтобы попросить вас передать письмо Вере Ефремовне, — сказала она, доставая письмо из кармана. — Письмо
не запечатано, можете прочесть его и разорвать или передать, — что найдете более сообразным с вашими убеждениями, — сказала она. — В письме нет ничего компрометирующего.
Несмотря на эти свойства, он был близкий человек ко двору и любил царя и его семью и умел каким-то удивительным приемом, живя в этой высшей среде,
видеть в ней одно хорошее и
не участвовать ни в чем дурном и нечестном.
— Если вы меня
не хотите
видеть, то
увидите удивительную актрису, — отвечая на смысл его слов, сказала Mariette. —
Не правда ли, как она хороша была в последней сцене? — обратилась она к мужу.
— Это
не трогает меня, — сказал Нехлюдов. — Я так много
видел нынче настоящих несчастий, что…
Нехлюдов
видел, что ей и
не нужно было ничего сказать ему, но нужно было только показаться ему во всей прелести своего вечернего туалета, с своими плечами и родинкой, и ему было и приятно и гадко в одно и то же время.
Тот покров прелести, который был прежде на всем этом, был теперь для Нехлюдова
не то что снят, но он
видел, что было под покровом.
— Отвратительна животность зверя в человеке, — думал он, — но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни
видишь и презираешь ее, пал ли или устоял, ты остаешься тем, чем был; но когда это же животное скрывается под мнимо-эстетической, поэтической оболочкой и требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него,
не различая уже хорошего от дурного.
В конторе в этот раз никого
не было. Смотритель сел за стол, перебирая лежавшие на нем бумаги, очевидно намереваясь присутствовать сам при свидании. Когда Нехлюдов спросил его,
не может ли он
видеть политическую Богодуховскую, то смотритель коротко ответил, что этого нельзя.
Видел он и одного бродягу и одну женщину, отталкивавших своей тупостью и как будто жестокостью, но он никак
не мог
видеть в них того преступного типа, о котором говорит итальянская школа, а
видел только себе лично противных людей, точно таких же, каких он видал на воле во фраках, эполетах и кружевах.