Неточные совпадения
— Ну вот и прекрасно. Садитесь, мы еще только за рыбой, — с трудом и осторожно жуя вставными зубами, проговорил
старик Корчагин, поднимая
на Нехлюдова налитые кровью без видимых век глаза. — Степан, — обратился он с полным ртом к толстому величественному буфетчику, указывая глазами
на пустой прибор.
Он извинился зa то, что опоздал, и хотел сесть
на пустое место
на конце стола между Мисси и Катериной Алексеевной, но
старик Корчагин потребовал, чтобы он, если уже не пьет водки, то всё-таки закусил бы у стола,
на котором были омары, икра, сыры, селедки.
Старик в синих в очках, стоя, держал за руку свою дочь и кивал головой
на то, чтò она говорила.
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными
стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал
на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
Следующую лошадь выводил худой бодрый
старик, тоже босиком, в полосатых портках и длинной грязной рубахе, с выдающимися
на спине худыми кострецами.
Когда лошади выбрались
на накатанную дорогу, усыпанную серыми, как бы сожженными клоками навозу,
старик вернулся к воротам и поклонился Нехлюдову.
— Да какая же жизнь? Самая плохая жизнь, — сказал
старик, следуя за Нехлюдовым
на вычищенную до земли часть под навесом.
— У меня вон они 12 душ, — продолжал
старик, указывая
на двух женщин, которые с сбившимися платками, потные, подоткнувшись, с голыми, до половины испачканными навозной жижей икрами стояли с вилами
на уступе невычищенного еще навоза. — Что ни месяц, то купи 6 пудов, а где их взять?
— Своего?! — с презрительной усмешкой сказал
старик. — У меня земли
на 3 души, а нынче всего 8 копен собрали, — до Рожества не хватило.
— Да, плохая, плохая, барин, жизнь наша, что говорить, — сказал
старик. — Куда лезете! — закричал он
на стоявших в дверях.
Так же быстро понимал и невысокий коренастый
старик с белой бородой и блестящими умными глазами, который пользовался всяким случаем, чтобы вставлять шутливые, иронические замечания
на слова Нехлюдова, и, очевидно, щеголял этим.
Остальные два
старика, один — тот самый беззубый, который вчера
на сходке кричал решительный отказ
на все предложения Нехлюдова, и другой — высокий, белый, хромой
старик с добродушным лицом, в бахилках и туго умотанных белыми онучами худых ногах, оба почти всё время молчали, хотя и внимательно слушали.
На согласие это имело влияние высказанное одной старушкой, принятое
стариками и уничтожающее всякое опасение в обмане объяснение поступка барина, состоящее в том, что барин стал о душе думать и поступает так для ее спасения.
Потом он служил в Польше, где тоже заставлял русских крестьян совершать много различных преступлений, за что тоже получил ордена и новые украшения
на мундир; потом был еще где-то и теперь, уже расслабленным
стариком, получил то дававшее ему хорошее помещение, содержание и почет место,
на котором он находился в настоящую минуту.
Одного только шатающегося длинного
старика в ножных кандалах офицер пустил
на подводу, и Нехлюдов видел, как этот
старик, сняв свою блинообразную шапку, крестился, направляясь к подводам, и кок потом долго не мог влезть от кандалов, мешавших поднять слабую старческую закованную ногу, и как сидевшая уже
на телеге баба помогла ему, втащив его за руку.
Оглянувшись
на Нехлюдова,
старик подобрал с глянцовитой лавки,
на которой он сидел один, полу своей поддевки и ласково сказал...
— Хорошее дело, — сказал
старик, оглядываясь
на Нехлюдова, — проведывать надо, а то человек молодой избалуется, в городе живучи.
— А умный, так и того лучше, — сказал
старик. — А вот этим не займается? — прибавил он, указывая глазами
на парочку — мужа с женой, очевидно фабричных, сидевших
на другой стороне прохода.
— Чего лучше, — повторил
старик, глядевший
на пьющего фабричного.
Фабричный, отпив из бутылки, подал ее жене. Жена взяла бутылку и, смеясь и покачивая головой, приложила ее тоже ко рту. Заметив
на себе взгляд Нехлюдова и
старика, фабричный обратился к ним...
Нехлюдов посидел несколько времени с
стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает и склал
на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил ребят
на дело, а теперь едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ
старика, Нехлюдов встал и пошел
на то место, которое берег для него Тарас.
Рабочие — их было человек 20 — и
старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками за лавки, стены и двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми, пошли дальше через вагон, очевидно, готовые итти до конца света и сесть куда бы ни велели, хоть
на гвозди.
Но сторож-старик был так взволнован, что, взглянув
на него, я понял, что это для наших двух.
Один из этих людей был дурачок-старик, которого Нехлюдов часто видал
на переходах.
Из города донесся по воде гул и медное дрожание большого охотницкого колокола. Стоявший подле Нехлюдова ямщик и все подводчики одни за другими сняли шапки и перекрестились. Ближе же всех стоявший у перил невысокий лохматый
старик, которого Нехлюдов сначала не заметил, не перекрестился, а, подняв голову, уставился
на Нехлюдова.
Старик этот был одет в заплатанный òзям, суконные штаны и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была небольшая сумка,
на голове высокая меховая вытертая шапка.
— А куда Бог приведет. Работаю, а нет работы — прошу, — закончил
старик, заметив, что паром подходит к тому берегу и победоносно оглянулся
на всех слушавших его.
— Нечего прощать. Ты меня не обидел. А и обидеть меня нельзя, — сказал
старик и стал
на плечо надевать снятую сумку. Между тем перекладную телегу выкатили и запрягли лошадей.
В одной из камер ссыльных Нехлюдов, к удивлению своему, увидал того самого странного
старика, которого он утром видел
на пароме.
Старик этот, лохматый и весь в морщинах, в одной грязной, пепельного цвета, прорванной
на плече рубахе, таких же штанах, босой, сидел
на полу подле нар и строго-вопросительно смотрел
на вошедших.
— Перед тобой твои слуги стоят. А я не твой слуга.
На тебе печать… — проговорил
старик, указывая смотрителю
на его лоб.
— Ты делай свое, а их оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать, а не мы знаем, — проговорил
старик. — Будь сам себе начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя глазами
на медлившего в камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!