Неточные совпадения
Но волнение его было напрасно: муж, предводитель дворянства того самого уезда, в котором были главные имения Нехлюдова, извещал Нехлюдова о том, что в конце мая назначено экстренное земское собрание, и что он просит Нехлюдова непременно приехать и donner un coup d’épaule [поддержать] в предстоящих важных
вопросах на земском собрании о школах и подъездных путях, при которых ожидалось сильное противодействие реакционной партии.
«И извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов, и нерешенный
вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или не следует жениться
на Корчагиной, стал перед ним, и он, как в большинстве
вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в ту ни в другую сторону, не мог решить его.
Что-то было такое необыкновенное в выражении лица и страшное и жалкое в значении сказанных ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым она окинула при этом залу, что председатель потупился, и в зале
на минуту установилась совершенная тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял голову и продолжал
вопросы...
— Вы желаете сделать
вопрос? — сказал председатель и
на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал товарищу прокурора, что он передает ему свое право спрашивать.
— Я желал бы предложить
вопрос: была ли подсудимая знакома с Симоном Картинкиным прежде? — сказал товарищ прокурора, не глядя
на Маслову.
Председатель повторил
вопрос. Маслова испуганно уставилась
на товарища прокурора.
Председатель не сейчас обратился к подсудимой, потому что он в это время спрашивал члена в очках, согласен ли он
на постановку
вопросов, которые были уже вперед заготовлены и выписаны.
Старшина высказывал какие-то соображения, что всё дело в экспертизе. Петр Герасимович что-то шутил с приказчиком-евреем, и они о чем-то захохотали. Нехлюдов односложно отвечал
на обращенные к нему
вопросы и желал только одного — чтобы его оставили в покое.
Но, как
на зло ему, дело тянулось долго: после допроса по одиночке свидетелей и эксперта и после всех, как обыкновенно, делаемых с значительным видом ненужных
вопросов от товарища прокурора и защитников, председатель предложил присяжным осмотреть вещественные доказательства, состоящие из огромных размеров, очевидно, надевавшегося
на толстейший указательный палец кольца с розеткой из брильянтов и фильтра, в котором был исследован яд. Вещи эти были запечатаны, и
на них были ярлычки.
Хотел он еще разъяснить им, что если они
на поставленный
вопрос дадут ответ утвердительный, то этим ответом они признают всё то, что поставлено в
вопросе, и что если они не признают всего, что поставлено в
вопросе, то должны оговорить то, чего не признают.
4) Если подсудимая Евфимия Бочкова не виновна по первому
вопросу, то не виновна ли она в том, что 17-го января 188* года в городе N, состоя в услужении при гостинице «Мавритания», тайно похитила из запертого чемодана постояльца той гостиницы купца Смелькова, находившегося в его номере, 2500 рублей денег, для чего отперла чемодан
на месте принесенным и подобранным ею ключом?
На этот
вопрос ответили очень скоро. Все согласились ответить: «да, виновен», признав его участником и отравления и похищения. Не согласился признать виновным Картинкина только один старый артельщик, который
на все
вопросы отвечал в смысле оправдания.
На второй
вопрос о Бочковой, после долгих толков и разъяснений, ответили: «не виновна», так как не было явных доказательств ее участия в отравлении,
на что особенно налегал ее адвокат.
На четвертый
вопрос о Бочковой же ответили: «да, виновна» и по настоянию артельщика прибавили: «но заслуживает снисхождения».
Третий же
вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал
на том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, — остальные как будто колебались, но мнение старшины начинало преобладать, в особенности потому, что все присяжные устали и охотнее примыкали к тому мнению, которое обещало скорее соединить, а потому и освободить всех.
Все встали, и старшина, переминаясь с ноги
на ногу, откашлялся и прочел
вопросы и ответы. Все судейские: секретарь, адвокаты, даже прокурор выразили удивление.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались
вопросы о том, зачем
на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
— Как это вы нашли меня? — не отвечая
на его
вопрос, спросила она, и глядя и не глядя
на него своими косыми глазами.
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он читать, — был остановлен во время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения,
на том основании, что слова защитника якобы не относятся прямо к делу, а между тем в делах уголовных, как то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения
вопроса о вменении» — два, — сказал он, взглянув
на Нехлюдова.
Нехлюдов удивился
вопросу, но, взглянув
на мальчика и увидав серьезное, осмысленное лицо с внимательными, живыми глазами, серьезно ответил ему, что ждет знакомую женщину.
Чтобы избавиться от этих мыслей, он лег в свежую постель и хотел заснуть с тем, чтобы завтра,
на свежую голову, решить
вопросы, в которых он теперь запутался.
Смех, которым ответил адвокат
на замечание Нехлюдова о том, что суд не имеет значения, если судейские могут по своему произволу применять или не применять закон, и интонация, с которой он произнес слова: «философия» и «общие
вопросы», показали Нехлюдову, как совершенно различно он и адвокат и, вероятно, и друзья адвоката смотрят
на вещи, и как, несмотря
на всё свое теперешнее удаление от прежних своих приятелей, как Шенбок, Нехлюдов еще гораздо дальше чувствует себя от адвоката и людей его круга.
Блюдечко отвечало
на заданный генералом
вопрос о том, как будут души узнавать друг друга после смерти.
Генерал не выразил никакого ни удовольствия ни неудовольствия при
вопросе Нехлюдова, а, склонив голову
на бок, зажмурился, как бы обдумывая. Он, собственно, ничего не обдумывал и даже не интересовался
вопросом Нехлюдова, очень хорошо зная, что он ответит ему по закону. Он просто умственно отдыхал, ни о чем не думая.
Судебный пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в руке подошел к Фанарину с
вопросом, по какому он делу, и, узнав, что по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это время дверь шкапа отворилась, и оттуда вышел патриархального вида старичок, но уже не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами
на груди наряде, делавшем его похожим
на птицу.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о том, что он всё-таки решил ехать за нею, о своем отказе от права
на землю, ему вдруг, как ответ
на эти
вопросы, представилось лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
И ответы
на эти
вопросы в эту светлую петербургскую ночь, видневшуюся сквозь неплотно опущенную штору, были неопределенные. Всё спуталось в его голове. Он вызвал в себе прежнее настроение и вспомнил прежний ход мыслей; но мысли эти уже не имели прежней силы убедительности.
«А вдруг всё это я выдумал и не буду в силах жить этим: раскаюсь в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и, не в силах ответить
на эти
вопросы, он испытал такое чувство тоски и отчаяния, какого он давно не испытывал. Не в силах разобраться в этих
вопросах, он заснул тем тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал после большого карточного проигрыша.
«Если только оно попадет в руки государя, оно может возбудить неприятные
вопросы и недоразумения», подумал он, дочитав прошение. И, положив его
на стол, позвонил и приказал просить Нехлюдова.
Так вот в исследовании
вопроса о том, зачем все эти столь разнообразные люди были посажены в тюрьмы, а другие, точно такие же люди ходили
на воле и даже судили этих людей, и состояло четвертое дело, занимавшее в это время Нехлюдова.
Сначала ответ
на этот
вопрос Нехлюдов надеялся найти в книгах и купил всё то, что касалось этого предмета.
С ним случилось то, что всегда случается с людьми, обращающимися к науке не для того, чтобы играть роль в науке: писать, спорить, учить, а обращающимися к науке с прямыми, простыми, жизненными
вопросами; наука отвечала ему
на тысячи равных очень хитрых и мудреных
вопросов, имеющих связь с уголовным законом, но только не
на тот,
на который он искал ответа.
Рассуждения эти напоминали Нехлюдову полученный им раз ответ от маленького мальчика, шедшего из школы. Нехлюдов спросил мальчика, выучился ли он складывать. «Выучился», отвечал мальчик. «Ну, сложи: лапа». — «Какая лапа — собачья»? с хитрым лицом ответил мальчик. Точно такие же ответы в виде
вопросов находил Нехлюдов в научных книгах
на свой один основной
вопрос.
Наталью Ивановну интересовали теперь по отношению брата два
вопроса: его женитьба
на Катюше, про которую она слышала в своем городе, так как все говорили про это, и его отдача земли крестьянам, которая тоже была всем известна и представлялась многим чем-то политическим и опасным.
Но не смигивая и не спуская глаз смотревший
на шествие за арестантов мальчик с длинной, худой шеей решил
вопрос иначе.
Когда же судьи не согласились с ним и продолжали его судить, то он решил, что не будет отвечать, и молчал
на все их
вопросы.
Но кроме того, что нравственные
вопросы он решал по-своему, он решал по-своему и большую часть практических
вопросов. У него
на все практические дела были свои теории: были правила, сколько надо часов работать, сколько отдыхать, как питаться, как одеваться, как топить печи, как освещаться.
Марья Павловна отвлеклась от
вопроса, разговорившись
на свою любимую тему.
— Позвольте. Если бы
на ней женился свободный, она всё точно так же должна отбыть свое наказание. Тут
вопрос: кто несет более тяжелое наказание — он или она?