Неточные совпадения
Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем
и нефтью, как ни обрезывали деревья
и ни выгоняли
всех животных
и птиц, — весна была весною даже
и в городе.
Люди считали, что священно
и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага
всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию
и любви, а священно
и важно то, чтò они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным
и важным не то, что
всем животным
и людям даны умиление
и радость весны, а считалось священым
и важным то, что накануне получена была за номером с печатью
и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины
и один мужчина.
Всё лицо женщины было той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти,
и которая напоминает ростки картофеля в подвале.
Выйдя в коридор, она, немного закинув голову, посмотрела прямо в глаза надзирателю
и остановилась в готовности исполнить
всё то, что от нее потребуют.
— Пуще
всего — лишнего не высказывай, стой на одном
и шабаш.
Всех их крестили, потом не кормили,
и они умирали.
С тех пор ей
всё стало постыло,
и она только думала о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал ее,
и она стала не только неохотно
и дурно служить барышням, но, сама не знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась,
и попросила расчета.
Всех денег у Катюши, когда она поселилась у повитухи, было 127 рублей: 27 — зажитых
и 100 рублей, которые дал ей ее соблазнитель.
Она не умела беречь деньги
и на себя тратила
и давала
всем, кто просил.
Муж тетки был переплетчик
и прежде жил хорошо, а теперь растерял
всех давальщиков
и пьянствовал, пропивая
все, что ему попадало под руку.
Мать обвинила во
всем Маслову
и разочла ее.
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком
и после того, как он бросил ее, она
всё больше
и больше приучалась пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше
всего потому, что давало ей возможность забывать
всё то тяжелое, что она пережила,
и давало ей развязность
и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло
и стыдно.
Сыщица сделала угощение для тетки
и, напоив Маслову, предложила ей поступить в хорошее, лучшее в городе заведение, выставляя перед ней
все выгоды
и преимущества этого положения.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье с грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье
и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми
и разрушающимися стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами —
всех возможных сословий, возрастов
и характеров.
И так каждый день,
всю неделю.
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых
и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось
всеми, что он должен жениться, он вздохнул
и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал
и, спустив с кровати гладкие белые ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат
и, быстро
и тяжело ступая, пошел в соседнюю с спальней уборную,
всю пропитанную искусственным запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Там он вычистил особенным порошком пломбированные во многих местах зубы, выполоскал их душистым полосканьем, потом стал со
всех сторон мыться
и вытираться разными полотенцами.
Все вещи, которые он употреблял, — принадлежности туалета: белье, одежда, обувь, галстуки, булавки, запонки, — были самого первого, дорогого сорта, незаметные, простые, прочные
и ценные.
Выбрав из десятка галстуков
и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново
и забавно, теперь было совершенно
всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное
и приготовленное на стуле платье
и вышел, хотя
и не вполне свежий, но чистый
и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом
и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
Записка была продолжением той искусной работы, которая вот уже два месяца производилась над ним княжной Корчагиной
и состояла в том, что незаметными нитями
всё более
и более связывала его с ней.
И женщина эта вовлекла его в связь, которая с каждым днем делалась для Нехлюдова
всё более
и более захватывающей
и вместе с тем
всё более
и более отталкивающей.
Нехлюдов вспомнил о
всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как один раз он думал, что муж узнал,
и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух,
и о той страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться,
и он бегал искать ее.
Теперь, сделавшись по наследству большим землевладельцем, он должен был одно из двух: или отказаться от своей собственности, как он сделал это десять лет тому назад по отношению 200 десятин отцовской земли, или молчаливым соглашением признать
все свои прежние мысли ошибочными
и ложными.
Семь лет тому назад он бросил службу, решив, что у него есть призвание к живописи,
и с высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно на
все другие деятельности.
Он с тяжелым чувством посмотрел на
все эти роскошные приспособления мастерской
и в невеселом расположении духа вошел в кабинет.
«Неучтиво, но не могу писать.
Всё равно увижусь с ней нынче», подумал Нехлюдов
и пошел одеваться.
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых,
и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых, общий
всем немолодым холостякам страх за лишение свободы
и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария
и, как во
всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста
и во
всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства
и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше
всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
В небольшой комнате присяжных было человек десять разного сорта людей.
Все только пришли,
и некоторые сидели, другие ходили, разглядывая друг друга
и знакомясь. Был один отставной в мундире, другие в сюртуках, в пиджаках, один только был в поддевке.
На
всех был, — несмотря на то, что многих это оторвало от дела
и что они говорили, что тяготятся этим, — на
всех был отпечаток некоторого удовольствия сознания совершения общественного важного дела.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов
и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти
всех родных, отошел от него
и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
Его слушали с уважением,
и некоторые старались вставить свои замечания, но он
всех обрывал, как будто он один мог знать
всё по-настоящему.
—
И прекрасно, — сказал товарищ прокурора, но он вовсе не находил этого прекрасным: он не спал
всю ночь.
Бреве же был консервативен
и даже, как
все служащие в России немцы, особенно предан православию,
и секретарь не любил его
и завидовал его месту.
Она, выйдя из двери, остановилась в коридоре
и, разводя толстыми, короткими руками,
всё повторяла: «что ж это будет?
— Что же, господа, собрались
все? — сказал он, надевая pince-nez
и глядя через него.
Все тронулись
и, пропуская друг друга в дверях, вышли в коридор
и из коридора в залу заседания.
Позади стола стояли три кресла с очень высокими дубовыми резными спинками, а за креслами висел в золотой раме яркий портрет во
весь рост генерала в мундире
и ленте, отставившего ногу
и держащегося за саблю.
Все встали,
и на возвышение залы вышли судьи: председательствующий с своими мускулами
и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в золотых очках, который теперь был еще мрачнее оттого, что перед самым заседанием он встретил своего шурина, кандидата на судебные должности, который сообщил ему, что он был у сестры,
и сестра объявила ему, что обеда не будет.
Он был очень честолюбив
и твердо решил сделать карьеру,
и потому считал необходимым добиваться обвинения по
всем делам, по которым он будет обвинять.
Секретарь сидел на противоположном конце возвышения
и, подготовив
все те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал
и читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды,
и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
Как только она вошла, глаза
всех мужчин, бывших в зале, обратились на нее
и долго не отрывались от ее белого с черными глянцевито-блестящими глазами лица
и выступавшей под халатом высокой груди. Даже жандарм, мимо которого она проходила, не спуская глаз, смотрел на нее, пока она проходила
и усаживалась,
и потом, когда она уселась, как будто сознавая себя виновным, поспешно отвернулся
и, встряхнувшись, уперся глазами в окно прямо перед собой.
— Пожалуйте, — проговорил священник, потрогивая пухлой рукой свой крест на груди
и ожидая приближения
всех присяжных.
Когда присяжные
все взошли по ступенькам на возвышение, священник, нагнув на бок лысую
и седую голову, пролез ею в насаленную дыру епитрахили
и, оправив жидкие волосы, обратился к присяжным...
Всем было неловко, один только старичок-священник был несомненно убежден, что он делает очень полезное
и важное дело.
Присяжные встали
и, теснясь, прошли в совещательную комнату, где почти
все они тотчас достали папиросы
и стали курить.
Всё шло без задержек, скоро
и не без торжественности,
и эта правильность, последовательность
и торжественность, очевидно, доставляли удовольствие участвующим, подтверждая в них сознание, что они делают серьезное
и важное общественное дело. Это чувство испытывал
и Нехлюдов.
Все слушали с почтительным вниманием. Купец, распространяя вокруг себя запах вина
и удерживая шумную отрыжку, на каждую фразу одобрительно кивал головою.
Но Картинкин
всё стоял
и сел только тогда, когда подбежавший пристав, склонив голову на бок
и неестественно раскрывая глаза, трагическим шопотом проговорил: «сидеть, сидеть!»