Неточные совпадения
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл
у них четыре
дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний
день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
И потому ему хотелось начать и кончить раньше заседание нынешнего
дня с тем, чтобы до шести успеть посетить эту рыженькую Клару Васильевну, с которой
у него прошлым летом на даче завязался роман.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой, и так же махая рукой, прошел к своему месту
у окна и тотчас же погрузился в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться к
делу.
— Евфимья Бочкова, вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* года в гостинице «Мавритания», вместе с Симоном Картинкиным и Екатериной Масловой, похитили
у купца Смелькова из его чемодана его деньги и перстень и,
разделив похищенное между собой, опоили, для скрытия своего преступления, купца Смелькова ядом, от которого последовала eго смерть. Признаете ли вы себя виновной?
Нехлюдов в это лето
у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность
дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
Нехлюдов распределил свою поездку так, чтобы пробыть
у тетушек только сутки, но, увидав Катюшу, он согласился встретить
у тетушек Пасху, которая была через два
дня, и телеграфировал своему приятелю и товарищу Шенбоку, с которым они должны были съехаться в Одессе, чтобы и он заехал к тетушкам.
Ах, если бы всё это остановилось на том чувстве, которое было в эту ночь! «Да, всё это ужасное
дело сделалось уже после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя
у окна в комнате присяжных.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный
у тетушек
день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
—
У всех нас бывают и дурные и хорошие
дни.
— Видно,
у них всё так, — сказала корчемница и, вглядевшись в голову девочки, положила чулок подле себя, притянула к себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами искать ей в голове. — «Зачем вином торгуешь?» А чем же детей кормить? — говорила она, продолжая свое привычное
дело.
— Со мной случилось очень странное и важное
дело вчера. Вы помните Катюшу
у тетушки Марьи Ивановны?
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь в том, что говорит не о
деле. — Ну-с, о вашем
деле… Я его прочел внимательно и «содержания оной не одобрил», как говорится
у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
— Видите, сколько
у меня разнообразных
дел, — сказал Анатоль, разводя руками, улыбаясь и указывая на жену, выражая этим невозможность противустоять такой обворожительной особе.
— Да, мне рассказывали про ваше
дело, — сказал Нехлюдов, проходя в глубь камеры и становясь
у решетчатого и грязного окна, — и хотелось бы от вас самих услышать.
Целовальник с работником избили его в кровь, а на другой
день загорелся
у целовальника двор.
Дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна с Нехлюдовым, состояло в том, что одна товарка ее, некто Шустова, даже и не принадлежавшая к их подгруппе, как она выражалась, была схвачена пять месяцев тому назад вместе с нею и посажена в Петропавловскую крепость только потому, что
у ней нашли книги и бумаги, переданные ей на сохранение.
Подъезжая к дому Масленникова, Нехлюдов увидал
у крыльца несколько экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как раз нынче был тот приемный
день жены Масленникова, в который он просил его приехать.
—
У меня к тебе два
дела.
— Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но не в этом
дело. Неужели эти люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за то, что
у них просрочены паспорты и…
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности на жертву для крестьян Нехлюдов вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее
дело, прошелся вокруг дома, по цветникам, запущенным в нынешнем году (цветник был разбит против дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три года тому назад гостившая
у матери хорошенькая Киримова.
— Нельзя нашему брату, Василий Карлыч, — заговорил остроносый худой старик. — Ты говоришь, зачем лошадь пустил в хлеб, а кто ее пускал: я день-деньской, а
день — что год, намахался косой, либо что заснул в ночном, а она
у тебя в овсах, а ты с меня шкуру дерешь.
— Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а коли акт составить — жалко: старуха, внучата
у ней, — сказал приказчик всё с той же улыбкой, выражавшей и желание быть приятным хозяину и уверенность в том, что Нехлюдов, точно так же как и он, понимает всякие
дела.
Дело было в том, что мужики, как это говорил приказчик, нарочно пускали своих телят и даже коров на барский луг. И вот две коровы из дворов этих баб были пойманы в лугу и загнаны. Приказчик требовал с баб по 30 копеек с коровы или два
дня отработки. Бабы же утверждали, во-первых, что коровы их только зашли, во-вторых, что денег
у них нет, и, в-третьих, хотя бы и за обещание отработки, требовали немедленного возвращения коров, стоявших с утра на варке без корма и жалобно мычавших.
Теперь ему было ясно, как
день, что главная причина народной нужды, сознаваемая и всегда выставляемая самим народом, состояла в том, что
у народа была отнята землевладельцами та земля, с которой одной он мог кормиться.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем
разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не пашут, — господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять
у богачей соберется земля. А
у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает.
Дело хорошее, ну и нажился.
У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена
у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
В Петербурге
у Нехлюдова было три
дела: кассационное прошение Масловой в Сенате,
дело Федосьи Бирюковой в комиссии прошений и, по поручению Веры Богодуховской,
дело в жандармском управлении или в 3-м отделении об освобождении Шустовой и о свидании матери с сыном, содержащимся в крепости, о котором прислала ему записку Вера Богодуховская.
Приехав в Петербург и остановившись
у своей тетки по матери, графини Чарской, жены бывшего министра, Нехлюдов сразу попал в самую сердцевину ставшего ему столь чуждого аристократического общества. Ему неприятно было это, а нельзя было поступить иначе. Остановиться не
у тетушки, а в гостинице, значило обидеть ее, и между тем тетушка имела большие связи и могла быть в высшей степени полезна во всех тех
делах, по которым он намеревался хлопотать.
Дело ведь в том, что ему будет неловко, стыдно, неприятно
у этой Mariette и ее мужа, но зато может быть то, что несчастная, мучащаяся в одиночном заключении женщина будет выпущена и перестанет страдать и она и ее родные.
— Нынче вечером не могу, — отвечал он, выходя с ней вместе на крыльцо. — А
у меня ведь
дело к вам, — сказал он, глядя на пару рыжих, подъезжавших к крыльцу.
Из канцелярии Сената Нехлюдов поехал в комиссию прошений к имевшему в ней влияние чиновнику барону Воробьеву, занимавшему великолепное помещение в казенном доме. Швейцар и лакей объявили строго Нехлюдову, что видеть барона нельзя помимо приемных
дней, что он нынче
у государя императора, а завтра опять доклад. Нехлюдов передал письмо и поехал к сенатору Вольфу.
Удивившая Нехлюдова горячность всегда сдержанного Селенина имела основанием то, что он знал председателя акционерного общества за грязного в денежных
делах человека, а между тем случайно узнал, что Вольф почти накануне слушания о нем
дела был
у этого дельца на роскошном обеде.
— Вы, собственно, по какому
делу? — опять спросил судебный пристав
у Фанарина, как только сенаторы удалились.
— Оно не подтвердило, потому что не входило и не может входить в рассмотрение самого
дела, — сказал Селенин, щуря глаза. — Ты, верно,
у тетушки остановился, — прибавил он, очевидно желая переменить разговор. — Я вчера узнал от нее, что ты здесь. Графиня приглашала меня вместе с тобой присутствовать на собрании приезжего проповедника, — улыбаясь губами, сказал Селенин.
Но всё-таки теперь, будучи в Петербурге, он считал своим долгом исполнить всё то, что намеревался сделать, и решил завтра же, побывав
у Богатырева, исполнить его совет и поехать к тому лицу, от которого зависело
дело сектантов.
Он помнил
дело этих сектантов,
у него было уже их прошение.
Нехлюдов уехал бы в тот же
день вечером, но он обещал Mariette быть
у нее в театре, и хотя он знал, что этого не надо было делать, он всё-таки, кривя перед самим собой душой, поехал, считая себя обязанным данным словом.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей
у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом,
днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
— Ну, уж вы мне предоставьте решать мои
дела самому и знать, что надо читать и что не надо, — сказал Нехлюдов, побледнев, и, чувствуя, что
у него холодеют руки, и он не владеет собой, замолчал и стал пить чай.
— То-то и
дело, что оно не делает ни того ни другого.
У общества нет средств делать это.
— Ну, вот таким манером, братец ты мой, узналось
дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка
у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе, не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать будем, она, — говорит, — нас, как тараканов, изведет». Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
Но кроме того, что нравственные вопросы он решал по-своему, он решал по-своему и большую часть практических вопросов.
У него на все практические
дела были свои теории: были правила, сколько надо часов работать, сколько отдыхать, как питаться, как одеваться, как топить печи, как освещаться.
В это время товарищи по университету попросили
у него денег на общее
дело.
— Я думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим делать свое
дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил книгу, которую он читал
у лампы, и внимательно стал слушать своего учителя) то, чтобы не фантазировать, а смотреть на вещи как они есть.
—
Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что
у самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...