Неточные совпадения
Так,
в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не
то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным
то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о
том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены
в нынешний
день, 28-го апреля, три содержащиеся
в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
И женщина эта вовлекла его
в связь, которая с каждым
днем делалась для Нехлюдова всё более и более захватывающей и вместе с
тем всё более и более отталкивающей.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о
том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только
в университете писал сочинение об этом, но и на
деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам
в тот самый дом,
в котором шесть месяцев
тому назад еще была Маслова, так что именно
дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
Больше всего народа было около залы гражданского отделения,
в которой шло
то дело, о котором говорил представительный господин присяжным, охотник до судейских
дел.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой, и так же махая рукой, прошел к своему месту у окна и тотчас же погрузился
в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для
того, чтобы приготовиться к
делу.
Сущность
дела об отравлении он знал
в общих чертах и составил уже план речи, но ему нужны были еще некоторые данные, и их
то он теперь поспешно и выписывал из
дела.
Председатель, с выражением
того, что это
дело теперь окончено, переложил локоть руки,
в которой он держал бумагу, на другое место и обратился к Евфимье Бочковой.
— Евфимья Бочкова, вы обвиняетесь
в том, что 17-го января 188* года
в гостинице «Мавритания», вместе с Симоном Картинкиным и Екатериной Масловой, похитили у купца Смелькова из его чемодана его деньги и перстень и,
разделив похищенное между собой, опоили, для скрытия своего преступления, купца Смелькова ядом, от которого последовала eго смерть. Признаете ли вы себя виновной?
Нехлюдов
в это лето у тетушек переживал
то восторженное состояние, когда
в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность
дела, предоставленного
в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего
того совершенства, которое он воображает себе.
Дела не было никакого, кроме
того, чтобы
в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими людьми мундире,
в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить этому других людей.
Ах, если бы всё это остановилось на
том чувстве, которое было
в эту ночь! «Да, всё это ужасное
дело сделалось уже после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя у окна
в комнате присяжных.
Несмотря на
то, что он не переставал караулить ее, ему ни разу не удалось один на один встретить ее
в этот
день.
В душе Нехлюдова
в этот последний проведенный у тетушек
день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей
того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание
того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
Потом, после допроса сторон, как они хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел
тот же старый священник и опять так же, поправляя золотой крест на шелковой груди, с таким же спокойствием и уверенностью
в том, что он делает вполне полезное и важное
дело, привел к присяге свидетелей и эксперта.
Он отвергал показание Масловой о
том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на
том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда
в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не
в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Ему всё хотелось не верить
в то, что
то, что было перед ним, было его
дело.
— Не
в том дело, — перебил Петр Герасимович, — вопрос
в том: она ли подговорила и затеяла всё
дело или прислуга?
— Господин председатель, — сказал Нехлюдов, подходя к нему
в ту минуту, как
тот уже надел светлое пальто и брал палку с серебряным набалдашником, подаваемую швейцаром, — могу я поговорить с вами о
деле, которое сейчас решилось? Я — присяжный.
— Прежде всего я буду вас просить, — сказал Нехлюдов, — о
том, чтобы никто не знал, что я принимаю участие
в этом
деле.
Она молча, вопросительно посмотрела на него, и ему стало совестно. «
В самом
деле, приехать к людям для
того, чтобы наводить на них скуку», подумал он о себе и, стараясь быть любезным, сказал, что с удовольствием пойдет, если княгиня примет.
«Plutôt une affaire d’amour sale», [Скорее
дело,
в котором замешана грязная любовь, — непереводимый каламбур.] хотела сказать и не сказала Мисси, глядя перед собой с совершенно другим, потухшим лицом, чем
то, с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне этого каламбура дурного тона, а сказала только.
И он вспомнил, как за
день до смерти она взяла его сильную белую руку своей костлявой чернеющей ручкой, посмотрела ему
в глаза и сказала: «Не суди меня, Митя, если я не
то сделала», и на выцветших от страданий глазах выступили слезы.
И он вдруг понял, что
то отвращение, которое он
в последнее время чувствовал к людям, и
в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное
дело:
в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
В то время как она сидела
в арестантской, дожидаясь суда, и
в перерывах заседания она видела, как эти мужчины, притворяясь, что они идут за другим
делом, проходили мимо дверей или входили
в комнату только затем, чтобы оглядеть ее.
Через несколько минут Маслова оживилась и бойко рассказывала про суд, передразнивая прокурора, и
то, что особенно поразило ее
в суде.
В суде все смотрели на нее с очевидным удовольствием, рассказывала она, и
то и
дело нарочно для этого заходили
в арестантскую.
Давно он не встречал
дня с такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас же с решительностью, которой он сам не ожидал от себя, объявил, что не нуждается более
в этой квартире и
в ее услугах. Молчаливым соглашением было установлено, что он держит эту большую и дорогую квартиру для
того, чтобы
в ней жениться. Сдача квартиры, стало быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела на него.
Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез
в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные люди, не
то что позаботились о
том, чтобы уничтожить
те причины, которые довели этого мальчика до его теперешнего положения, а хотим поправить
дело тем, что будем казнить этого мальчика.
— Так-с. Если она приговорена только вчера, — сказал прокурор, не обращая никакого внимания на заявление Нехлюдова о невинности Масловой, —
то до объявления приговора
в окончательной форме она должна всё-таки находиться
в доме предварительного заключения. Свидания там разрешаются только
в определенные
дни. Туда вам и советую обратиться.
Измученная, мокрая, грязная, она вернулась домой, и с этого
дня в ней начался
тот душевный переворот, вследствие которого она сделалась
тем, чем была теперь.
Всё было странно Нехлюдову, и страннее всего
то, что ему приходилось благодарить и чувствовать себя обязанным перед смотрителем и старшим надзирателем, перед людьми, делавшими все
те жестокие
дела, которые делались
в этом доме.
Мировоззрение это состояло
в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения — старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, — состоит
в половом общении с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими
делами,
в сущности желают только одного этого.
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь
в том, что говорит не о
деле. — Ну-с, о вашем
деле… Я его прочел внимательно и «содержания оной не одобрил», как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он читать, — был остановлен во время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения, на
том основании, что слова защитника якобы не относятся прямо к
делу, а между
тем в делах уголовных, как
то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения вопроса о вменении» — два, — сказал он, взглянув на Нехлюдова.
По изложенным основаниям имею честь ходатайствовать и т. д. и т. д. об отмене согласно 909, 910, 2 пункта 912 и 928 статей Устава уголовного судопроизводства и т. д., и т. д. и о передаче
дела сего
в другое отделение
того же суда для нового рассмотрения».
За чаем
в этот
день по всем камерам острога шли оживленные разговоры о
том, что
в этот
день должны были быть наказаны розгами два арестанта.
В тот же
день прямо от Масленникова приехав
в острог, Нехлюдов направился к знакомой уже квартире смотрителя.
— И
в мыслях, барин, не было. А он, злодей мой, должно, сам поджег. Сказывали, он только застраховал. А на нас с матерью сказали, что мы были, стращали его. Оно точно, я
в тот раз обругал его, не стерпело сердце. А поджигать не поджигал. И не был там, как пожар начался. А это он нарочно подогнал к
тому дню, что с матушкой были. Сам зажег для страховки, а на нас сказал.
Нехлюдов стал спрашивать ее о
том, как она попала
в это положение. Отвечая ему, она с большим оживлением стала рассказывать о своем
деле. Речь ее была пересыпана иностранными словами о пропагандировании, о дезорганизации, о группах и секциях и подсекциях, о которых она была, очевидно, вполне уверена, что все знали, а о которых Нехлюдов никогда не слыхивал.
Она, очевидно, считала себя героиней, готовой пожертвовать жизнью для успеха своего
дела, а между
тем едва ли она могла бы объяснить,
в чем состояло это
дело и
в чем успех его.
Дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна с Нехлюдовым, состояло
в том, что одна товарка ее, некто Шустова, даже и не принадлежавшая к их подгруппе, как она выражалась, была схвачена пять месяцев
тому назад вместе с нею и посажена
в Петропавловскую крепость только потому, что у ней нашли книги и бумаги, переданные ей на сохранение.
Другое
дело, о котором просила Богодуховская, состояло
в том, чтобы выхлопотать содержащемуся
в Петропавловской крепости Гуркевичу разрешение на свидание с родителями и на получение научных книг, которые ему нужны были для его ученых занятий.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько
то недоумение,
то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни
в чем неповинных людей только потому, что
в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное
дело.
Подъезжая к дому Масленникова, Нехлюдов увидал у крыльца несколько экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как раз нынче был
тот приемный
день жены Масленникова,
в который он просил его приехать.
— Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но не
в этом
дело. Неужели эти люди, ни
в чем не виноватые, содержатся
в тюрьме только за
то, что у них просрочены паспорты и…
На другой
день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о
том, что он написал о переводе Масловой
в больницу врачу, и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
В случае оставления жалобы без последствий, к чему, по мнению адвоката, надо быть готовым, так как кассационные поводы очень слабы, партия каторжных,
в числе которых была Маслова, могла отправиться
в первых числах июня, и потому, для
того, чтобы приготовиться к поездке за Масловой
в Сибирь, что было твердо решено Нехлюдовым, надо было теперь же съездить по деревням, чтобы устроить там свои
дела.
Он любовался прекрасным
днем, густыми темнеющими облаками, иногда закрывавшими солнце, и яровыми полями,
в которых везде ходили мужики за сохами, перепахивая овес, и густо зеленевшими озимями, над которыми поднимались жаворонки, и лесами, покрытыми уже, кроме позднего дуба, свежей зеленью, и лугами, на которых пестрели стада и лошади, и полями, на которых виднелись пахари, — и, нет-нет, ему вспоминалось, что было что-то неприятное, и когда он спрашивал себя: что? —
то вспоминал рассказ ямщика о
том, как немец хозяйничает
в Кузминском.
Теперь же он просил управляющего собрать на другой
день сходку крестьян трех деревень, окруженных землею Кузминского, для
того, чтобы объявить им о своем намерении и условиться
в цене за отдаваемую землю.
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности на жертву для крестьян Нехлюдов вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее
дело, прошелся вокруг дома, по цветникам, запущенным
в нынешнем году (цветник был разбит против дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три года
тому назад гостившая у матери хорошенькая Киримова.