Неточные совпадения
Немца Палена в Новый-Йорк, в Америку, за
французом Моро
послали, — сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем
шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст.
В ночь получения известия Кутузов
послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско-цнаймской дороги на венско-цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить
французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Шагом поехал он направо и
послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать
французов.
Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже
шло дело и
французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга.
Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи
послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный
француз останется на русской земле.
— Да, да, — рассеянно сказал князь Андрей. — Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, — начал он опять, — я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство.
Французы разорили мой дом и
идут разорить Москву, оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
Солдаты французской армии
шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия:
французы, итальянцы, немцы, поляки — голодные, оборванные и измученные походом, в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tiré et qu’il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и
пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и
французов, с изуродованными страданием лицами,
шли, ползли и на носилках неслись с батареи.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию
французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал
славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех
французов из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с
французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты
французы; кто говорил напротив, что всё русское войско уничтожено; кто говорил о Московском ополчении, которое
пойдет, с духовенством впереди, на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не велено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п. и т. п.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и прихрамывая
пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного, Макар Алексеич оглядел
француза и, приподняв пистолет, прицелился.
— Vous m'avez sauvé la vie. Vous êtes français. Vous me demandez sa grâce? Je vous l'accorde. Qu'on emmène cet homme, [ — Вы спасли мне жизнь. Вы
француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] — быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во
французы Пьера, и
пошел с ним в комнату.
— Ce qu’elle dit? — проговорил он. — Elle m’apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, — проговорил он. Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] — и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом
пошел между
французами.
В Петербурге, в высших кругах, с бòльшим жаром чем когда-нибудь
шла сложная борьба партий Румянцева,
французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней.
— Ça leur apprendra à incendier, [Это научит, их поджигать,] — сказал кто-то из
французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем-нибудь в том, чтò было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и
пошел прочь.
Чтò бы было, если бы
французы атаковали русских, когда они
шли за Пахрой?
— На чтò же ему остатки-то? — сказал Каратаев. — Нам подверточки-то важные бы вышли. Ну, да Бог с ним. — И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из-за пазухи сверточек обрезков, и не глядя на него, подал
французу. — Эх ма! — проговорил Каратаев и
пошел назад.
Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что-то сказал ему...
Опять Дохтурова
посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с
французами, и в то место, с которого очевидно уже начинается погибель
французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это-то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Со времени известия о выходе
французов из Москвы и до конца кампании, вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властию, хитростию, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров
идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всею армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение этого страшного орудия, которое не спрашивая правил военного искусства, уничтожало
французов, и ему принадлежит
слава первого шага для узаконения этого приема войны.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два
француза что-то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он
шел, прихрамывая, в гору.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась во-первых сама собою, так как
французы бежали и потому следовало только не останавливать этого движения. Во-вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей
французов, и в-третьих тем, что большая русская армия
шла следом за
французами, готовая употребить силу в случае остановки движения
французов.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche», [рыцарь без страха и упрека,] как он сам называл себя, и охотник до разговора c
французами,
посылал парламентеров, требуя сдачи, терял время и делал не то, чтò ему приказывали.
В 12-м и 13-м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска
славы — полной победы над
французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений.]
Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицом, и случайно все люди, не только
французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и
славы, который кажется всем чем-то прекрасным и разумным.
Но союзные монархи за это рассердились и
пошли опять воевать с
французами.
При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три человека, переносится ли тоже воля масс на новое лицо? При международных отношениях переносится ли воля масс народа на своего завоевателя? В 1808-м году воля Рейнского Союза была ли перенесена на Наполеона? Воля массы русского народа была ли перенесена на Наполеона во время 1809 года, когда наши войска
шли в союзе с
французами воевать против Австрии?
Неточные совпадения
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в
славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. //
Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Воспламенившись, Катерина Ивановна немедленно распространилась о всех подробностях будущего прекрасного и спокойного житья-бытья в Т…; об учителях гимназии, которых она пригласит для уроков в свой пансион; об одном почтенном старичке,
французе Манго, который учил по-французски еще самое Катерину Ивановну в институте и который еще и теперь доживает свой век в Т… и, наверно,
пойдет к ней за самую сходную плату.
— Сейчас, — сказала она, а квартирант и нахлебник ее продолжал торопливо воздавать
славу Франции, вынудив Веру Петровну напомнить, что Тургенев был другом знаменитых писателей Франции, что русские декаденты — ученики
французов и что нигде не любят Францию так горячо, как в России.
— Нет, вы обратите внимание, — ревел Хотяинцев, взмахивая руками, точно утопающий. — В армии у нас командуют остзейские бароны Ренненкампфы, Штакельберги, и везде сколько угодно этих бергов, кампфов. В средней школе — чехи. Донской уголь —
французы завоевали. Теперь вот бессарабец-царанин
пошел на нас: Кассо, Пуришкевич, Крушеван, Крупенский и — черт их сосчитает! А мы, русские, — чего делаем? Лапти плетем, а?
Это было не очень приятно: он не стремился посмотреть, как работает законодательный орган Франции, не любил больших собраний, не хотелось
идти еще и потому, что он уже убедился, что очень плохо знает язык
французов.