Неточные совпадения
— Вы не видали еще, или: — вы не знакомы
с ma tante? [тетушкой?] —
говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из
другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза
с гостя на ma tante, [тетушку,] и потом отходила.
Два лакея, один княгинин,
другой его, дожидаясь, когда они кончат
говорить, стояли
с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор
с такими лицами, как будто они понимали, что́ говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда,
говорила улыбаясь и слушала смеясь.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не
говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на
другой,
с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Берг
говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока
говорили о чем-нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в
других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал
говорить пространно и
с видимым удовольствием.
— Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще
другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что покажет их маменьке, и еще
говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он
с ней целый день… Наташа! За чтó?…
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку,
с кем
говорил; глаза его постоянно перебегали
с одного предмета на
другой.
— И что́ становятся? Порядку-то нет! —
говорили солдаты. — Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера-то приперли, —
говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая
друг друга, и всё жались вперед к выходу.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них
говорили (он слышал русский говор),
другие ели хлеб, самые тяжелые, молча,
с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали
другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император
говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
— Но вы un philosophe, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи
с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это
другим, которые ни на что́ более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать
с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба.
Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы
с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что́
говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что́ называется ridicule, [[смешным],] но инстинкт его
говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей
с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку...
«Ради… ого-го-го-го-го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона
с таким выражением, как будто
говорил: «сами знаем»;
другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Князь Андрей ничего не
говорил с Тушиным. Они оба были так заняты, что, казалось, и не видали
друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
— Ах, Наташа! — сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойною слышать то, что̀ она намерена была сказать, и как будто она
говорила это кому-то
другому,
с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось
с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
На заре 16-го числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся
с ночлега в дело, как
говорили, и, пройдя около версты позади
других колонн, был остановлен на большой дороге.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем-то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют
с ним тон людей, знающих что-то такое, чего
другие не знают; и поэтому ему хотелось
поговорить с Долгоруковым.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся
друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы
говорить этак», выразили эти лица.
— Граф, граф! — кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая
с другой стороны, — граф, я в правую руку ранен (
говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Одни
говорили, что слух о ране государя справедлив,
другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад
с поля сражения бледный и испуганный обер-гофмаршал граф Толстой, выехавший
с другими в свите императора на поле сражения.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив
с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже
говорить.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп,
с испуганным лицом и
с другою свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос,
говорил что-то.
Несколько раз Пьер собирался
говорить, но
с одной стороны князь Василий не допускал его до этого,
с другой стороны сам Пьер боялся начать
говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были
другие гости, графиня мало
говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она
с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему...
Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег;
другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как
говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться
с барином для достижения своих целей.
— Несправедливо то, что́ есть зло для
другого человека, — сказал Пьер,
с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал
говорить и хотел высказать всё то, что́ сделало его таким, каким он был теперь.
— А любовь к ближнему, а самопожертвование? — заговорил Пьер. — Нет, я
с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться, этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для
других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь
с вами, да и вы не думаете того, что́ вы
говорите. — Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
Денисов прямо от полкового командира поохал в штаб,
с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего
друга. Денисов не мог
говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что
с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы.
Сперанский не перебегал глазами
с одного лица на
другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился
говорить. Он
говорил тихо,
с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо,
с которым
говорил.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его
с собой на
другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
— Позвольте, барышня, позвольте, —
говорила девушка, стоя на коленах, обдергивая платье и
с одной стороны рта на
другую переворачивая языком булавки.
— Как вы полагаете? —
с тонкою улыбкой
говорила Вера. — Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что́ вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как
другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
— Так точно-с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы
с Данилой
другой раз диву даемся, —
говорил Семен, зная, чем угодить барину.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все
говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно-энергическом настроении. Какой-то внутренний голос
говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем
другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки
с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Отец
с матерью больше не
говорили об этом деле
с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и
с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни
другая, графиня упрекала племянницу в заманиваньи сына и в неблагодарности.
— Ну-с,
друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, — начала она. — Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну-с и
поговорила с ним… Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
Наташа не
говорила больше
с Соней и избегала ее.
С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за
другое занятие и тотчас же бросая их.
— Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений
с Наполеоном, то их всенародно объявили бы, —
с горячностью и поспешностью
говорил он. — Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. — Пьер узнавал теперь в своем
друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил
с нею. Но за то, когда он выходил в
другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой,
говорил, что хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят
говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить
другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят
говорить о том, как
с начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда-то спешащего, много солдат, но так же как и всегда ездили извозчики, купцы стояли у лавок, и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте, все
говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали
друг друга, что делать, и все старались успокоивать
друг друга.
— Дронушка, — сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного
друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и
с улыбкой подавал свои особенные пряники. — Дронушка, теперь после нашего несчастия, — начала она и замолчала, не в силах
говорить дальше.
— Разве можно так
с господами
говорить? Ты думал что? Дурак, — подтверждал
другой, — право дурак!
Другой камердинер, придерживая пальцем стклянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора
с таким выражением, которое
говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону.
Диспозиция эта, про которую
с восторгом
говорят французские историки, и
с глубоким уважением
другие историки, была следующая...
Прискакавший
с флеш,
с бледным, испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита, и что Комлан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты
другою частью войск, в то время как адъютанту
говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь
с таковыми необходимо-ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Дивизия Фриана, так же как и
другие, скрылась в дыму поля сражения.
С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись,
говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все
говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d’enfer, [адский огонь,] от которого тает французское войско.
В четвертом кружке граф Растопчин
говорил о том, что он
с Московскою дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что всё-таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы
другое…
Она видела, что они злились, когда
говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки.
«О Господи, народ-то чтò зверь, где же живому быть!» слышалось в толпе. «И малый-то молодой… должно из купцов, то-то народ!., сказывают не тот… как же не тот… О Господи!..
Другого избили,
говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится…»,
говорили теперь те же люди,
с болезненно-жалостным выражением глядя на мертвое тело
с посиневшим измазанным кровью и пылью лицом и
с разрубленною длинною, тонкою шеей.
Думал ли Кутузов совершенно о
другом,
говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал
с криком разгонять столпившиеся повозки.