Неточные совпадения
— Что́
говорят доктора? спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
— Très beau, —
говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, — très beau, princesse et puis, à Moscou on se croit à la campagne. [Прекрасно — прекрасная погода, прекрасная, княжна, и потом Москва так похожа на деревню]
— Не пило слушай, —
говорил немец-доктор адъютанту, — чтопи с третий удар шивъ оставался.
Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая
говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему;
доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место.
— Не могу же я разорваться, —
говорил доктор; — приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. — Фельдшер что-то еще спросил у него.
В 1811-м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский
доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как
говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства — Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как
доктор, а как равный.
Доктора ездили к Наташе и отдельно, и консилиумами,
говорили много по-французски, и по-немецки, и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которою страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которою одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих органов.
— Этак никогда не выздоровеешь, —
говорила она, под досадой забывая свое горе, — ежели ты не будешь слушаться
доктора и не вò-время принимать лекарство!
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с нею. Но за то, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой,
говорил, что хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее; исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же,
говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации, и что ежели княжна не уедет с отцом до 15-го, то он ни за что̀ не отвечает.
— Ему получше нынче, — сказал
доктор. — Я вас искал. Можно кое-что понять из того, что̀ он
говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
— Ах бессовестные, право, —
говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. — Только на минуту не досмотрел. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
— On dit que les rivaux se sont reconciliés grâce à l’angine… [
Говорят, что бедная графиня очень плоха.
Доктор сказал, что это грудная ангина. — Ангина? О, это ужасная болезнь! —
Говорят, что соперники примирились, благодаря ангине…] Слово angine повторялось с большим удовольствием.
— Это, мой друг, у
доктора спрашивать надо, — сказал он и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, чтò
говорил...
Это-то было то, чтò случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как
говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, чтò
говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
Пьер, как это бòльшею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел, и на третий день своего приезда, в то время как, он собрался в Киев, заболел и пролежал в Орле три месяца; с ним сделалась, как
говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что
доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он всё-таки выздоровел.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна,
доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «
Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Неточные совпадения
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот
доктор; он очень неглупый малый. И я тебе
говорил и
говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Да, он легкомыслен очень, — сказала княгиня, обращаясь к Сергею Ивановичу. — Я хотела именно просить вас
поговорить ему, что ей (она указала на Кити) невозможно оставаться здесь, а непременно надо приехать в Москву. Он
говорит выписать
доктора…
— Ну,
доктор, решайте нашу судьбу, — сказала княгиня. —
Говорите мне всё. «Есть ли надежда?» — хотела она сказать, но губы ее задрожали, и она не могла выговорить этот вопрос. — Ну что,
доктор?…
Только один больной не выражал этого чувства, а, напротив, сердился за то, что не привезли
доктора, и продолжал принимать лекарство и
говорил о жизни.
— Слава Богу, слава Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно. Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем не похоже на фиалку, —
говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится? Дайте мне морфину.
Доктор! дайте же морфину. О, Боже мой, Боже мой!