Неточные совпадения
Он рассказал, как девяностотысячная
армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами
русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч
русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная
армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей
армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и
русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения
русских войск и живо вообразил себе то, что́ ожидает
армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием
русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил...
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что́ ожидает
русскую армию, нашли себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
Преследуемая стотысячною французскою
армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно-расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны,
русская тридцатипятитысячная
армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей.
Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от
русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской
армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать
русскому курьеру.
— Вы не знаете, Болконский, — обратился Билибин к князю Андрею, — что все ужасы французской
армии (я чуть было не сказал —
русской армии) — ничто в сравнении с тем, что̀ наделал между женщинами этот человек.
Как только он узнал, что
русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести
русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе!
Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась
русская армия.
«Cette armée russe que l’or de l’Angleterre a transportée des extrémités de l’univers, nous allons lui faire éprouver le même sort (le sort de l’armée d’Ulm)», [«Эту
русскую армию, которую английское золото перенесло сюда с конца света, мы заставим ее испытать ту же участь (участь ульмской
армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей
армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы.
Идите, уничтожьте
русскую армию…
12-го ноября кутузовская боевая
армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров —
русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15-ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10-ти часам утра, вступила на ольмюцкое поле.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и
русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора,
русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80-ти-тысячной
армии.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу
русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей
русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу
русского оружия.
На заре 17-го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с
русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской
армии.
Русская армия выходит против вас, чтоб отмстить за австрийскую, ульмскую
армию.
По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения
русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр
русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтоб успешно атаковать его.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской
армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались
русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
— Нынче так много пленных, чуть не вся
русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, — сказал другой офицер.
Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире
армии и хотя и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно-русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию.
— После Аустерлица! — мрачно сказал князь Андрей. — Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей
русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в
русской армии. Ну, так я тебе говорил, — успокоиваясь продолжал князь Андрей. — Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3-го округа, и единственное средство мне избавиться от службы — быть при нем.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями — одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые
русские ассигнации для ввоза в Россию и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской
армии — сделал третье распоряжение о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (légion d’honneur), которой Наполеон был сам главою.
Все были недовольны общим ходом военных дел в
русской армии; но об опасности нашествия в
русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Кроме этих поименованных лиц,
русских и иностранцев (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственною людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при
армии потому, что тут были их принципалы.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для
армии, известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо объезжал с государем дрисские укрепления и доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef-d’oeuvre’ом [верхом совершенства] тактики, долженствующим погубить Наполеона, — что лагерь этот есть бессмыслица и погибель
русской армии.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в
армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих
русских столицах, разговор об ожидаемом на завтра приезде государя ― всё это с новою силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть 800-тысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем,
армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами,
русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны
русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, т.е. сделать то самое, что должно было погубить их.
Император находится при
армии для воодушевления ее в отстаиваньи каждого шага
русской земли, а не для отступления.
Наконец государь уезжает из
армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя в Москву утрояет силы
русского войска.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими
армиями, так что так же легко мог зайти туда
русский ариергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Результатом ближайшим было и должно было быть — для
русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей
армии (чего они тоже боялись больше всего в мире).
Русская армия, будто бы, в отступлении своем от Смоленска, отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена, будто бы, у Бородина.
Впереди этой позиции, будто бы, был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24-го, будто бы, Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26-го же атаковал всю
русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Наполеон, выехав 24-го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позиции
русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было), и не увидал передового поста
русской армии, а наткнулся в преследовании
русского ариергарда на левый фланг позиции
русских, на Шевардинской редут, и неожиданно для
русских перевел войска через Колочу.
Таким образом во всё время сражения
русские имели против всей французской
армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы.
Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны
русских силами, а Бородинское сражение вследствие потери Шевардинского редута, принято было
русскими на открытой почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, т. е. в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов
армию от совершенного разгрома и бегства.
— Point de prisonniers, — повторил он слова адъютанта. — Il se font démolir. Tant pis pour l’armée russe, — сказал он. — Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для
русской армии. Ну еще, ну крепче…] — проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
Солдаты французской
армии шли убивать
русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся
армия: французы, итальянцы, немцы, поляки — голодные, оборванные и измученные походом, в виду
армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tiré et qu’il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с
русскими, они бы его убили и пошли бы драться с
русскими, потому что это было им необходимо.
— Подкрепления? — сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов, и глядя на красивого мальчика-адъютанта с длинными завитыми, черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления!» подумал Наполеон. «Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина
армии, направленной на слабое, не укрепленное крыло
русских!»
Известие о том, что
русские атакуют левый фланг французской
армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтоб убедиться, в каком положении находилось дело.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах
армии, на то, чтó сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, чтó сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же, как и в душе каждого
русского человека.
«
Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50 000 человек;
русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская
армия; пожар Москвы стоил жизни 100 000
русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец, во время своего перехода от Москвы к Одеру,
русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну, она состояла только из 50 000 людей, а в Калише менее 18 000».]
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады
русской армии, сказал бы, что французам сто́ит сделать еще одно маленькое усилие, и
русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что
русским сто́ит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибли. Но ни французы, ни
русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Французам, атаковавшим
русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока
русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута, и все их усилия и потери пропали даром.
В вечер 26-го августа, и Кутузов и вся
русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтоб он хотел кого-нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1-го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении
русской армии в 5-ти верстах от Москвы, вопроса этого не могло быть.
(Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в
русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя так же защищать Москву.)
В числе мужчин был один пленный итальянец — офицер французской
армии и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его —
русского героя.