Неточные совпадения
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже
того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных
детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
— Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с
тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих
детей в адъютанты.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в
том милом возрасте, когда девочка уже не
ребенок, а
ребенок еще не девушка.
— Да, ваша правда, — продолжала графиня. — До сих пор я была, слава Богу, другом своих
детей и пользуюсь полным их доверием, — говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у
детей их нет тайн от них. — Я знаю, что я всегда буду первою confidente [советницей] моих дочерей, и что Николинька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого),
то всё не так, как эти петербургские господа.
— Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у
детей в
том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, — сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом,
детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в
том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Он никогда не благословлял своих
детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с
тем внимательно-нежно оглядев ее...
Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и
дети тех, которые уходили, и слышать рыдания
тех и других!
Он наклонил голову и неловко, как
дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться
то одною,
то другой ногою.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как
дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и
то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о
том, чтó с ним случилось. Что́ же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал
ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
— Ну, что́, Леля? — обратился он тотчас же к дочери с
тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих
детей, но который князем Васильем был только угадан посредством подражания другим родителям.
Весь всемирный вековой опыт, указывающий на
то, что
дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини.
Верил ли он
тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят
дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на
том же убеждении, или
тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своею опущенностью и безнадежностью; — но он всею душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
— Всё
то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, — прошептала со вздохом княжна Марья. — Князь Андрей подошел к
ребенку и пощупал его. Он горел.
На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с
ребенком в
то время, как он читал письмо.
Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до
тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с
детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имени должны быть учреждены больницы, приюты и школы.
Он не знал, что вследствие
того, что перестали по его приказу посылать ребятниц-женщин с грудными
детьми на барщину, эти самые ребятницы
тем труднейшую работу несли на своей половине.
И разве не ощутительное, не несомненное благо
то, что мужик, баба с
ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… — говорил Пьер, торопясь и шепелявя.
— Charmée de vous voir. Je suis très contente de vous voir, [ — Очень рада вас видеть. Очень рада.] — сказала она Пьеру, в
то время, как он целовал ее руку. Она знала его
ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его с женою, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
Вот чтó следует из
того, что холодно, а не
то чтоб оставаться дома, когда
ребенку нужен воздух, — говорил он с особенною логичностью, как бы наказывая кого-то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу.
«Неужели это я,
та девочка-ребенок (все так говорили обо мне) — думала Наташа, — неужели я теперь с этой минуты жена, равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим? Неужели это правда? Неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что́ он спросил у меня?»
Он стал таким, каким я его знала
ребенком: добрым, нежным, с
тем золотым сердцем, которому я не знаю равного.
— Уварку посылал послушать на заре, — сказал его бас после минутного молчанья, — сказывал, в Отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило
то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с
детьми в Отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
— Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, — начала Наташа кротким голосом,
тем голосом, которым говорят
дети, когда хотят, чтоб их похвалили. — Мы объяснились с ним нынче.
— Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из
того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге — с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас
тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или
ребенка!..
Они удовлетворяли
той вечной, человеческой — в
ребенке заметной в самой первобытной форме — потребности потереть
то место, которое ушибено.
Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки, для
того чтоб ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют.
После
тех нечаянных слов о
том, что ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что
те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова, для утешения плачущего
ребенка.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он
ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с
тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке, он хотел представить из себя старого человека.
В
то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал
ребенок, и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки.
Хозяйка
то укачивала и уговаривала
ребенка,
то жалостным топотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с
детьми сидела также на телеге, ожидая
того, чтобы можно было выехать.
Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это
дитя Дона] известие о
том, что человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император,
тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно-победоносное имя.
Те, которые выезжали с
тем, что̀ они могли захватить, оставляя домà и половину имущества, действовали так вследствие
того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством
детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
Ежели вы теперь, с целью иметь
детей, вступили бы в новый брак,
то грех ваш мог бы быть прощен.
Ну так, милое
дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется
тому, что ты…
Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему
детей, как какая-нибудь постройка галлереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, и привыкла, и долгом считала всегда противуборствовать
тому, чтò выражалось этим робким тоном.
— Послушай, граф, ты довел до
того, что за дом ничего не дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на 100 тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри; вон напротив, у Лопухиных еще третьего дня всё до чиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так
детей.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной 35-ти летней маркизе и в
то же время к прелестному, невинному, 17-ти летнему
ребенку, дочери обворожительной маркизы.
—Voilà votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, — сказал француз. — A revoir, mon gros. Faut être humain. Nous sommes tous mortels, voyez-vous, [ — Вот ваш
ребенок. А, девочка,
тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди.] — и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своею ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал
того места, с которого он пошел за
ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками.
Разогревшись от жара и беготни, Пьер еще сильнее в эту минуту испытывал
то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его, в
то время как он побежал спасать
ребенка.
«Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы
детьми молились с Наташей о
том, чтобы снег сделался сахаром и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар.
И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане, караульные другого дня уже не видели
того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении
ребенка, а видели только 17-го из содержащихся зачем-то, по приказанию высшего начальства, взятых русских.
Подведение мин под Кремль только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, т. е. чтобы был побит
тот пол, о который убился
ребенок.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Всё маневры, всё наступления!» думал он. «К чему? Всё отличиться. Точно что-то веселое есть в
том, чтобы драться. Они точно
дети, от которых не добьешся толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в
том теперь дело».
Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о
том, чтобы Пьер дал ему 4000 франков для отсылки жене и
детям.
И
ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в
том, чтобы жалить людей.
Она ухаживала за старою графиней, ласкала и баловала
детей, всегда была готова оказать
те мелкие услуги, на которые она была способна; но всё это принималось невольно с слишком слабою благодарностию…