— Что́, мусью, видно русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, — сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали
смотреть на палача, который раздевал другого.
Одни, обезумевшие от страха, судорожно хохотали, кричали и плакали, два-три человека громко читали молитвы по-латыни, третьи, бледные, стиснув зубы, с гордостью
смотрели на палачей.
Как при объявлении смертного приговора Светлогуб не мог понять всего значения того, что объявлялось ему, так и теперь он не мог обнять всего значения предстоящей минуты и с удивлением
смотрел на палача, поспешно, ловко и озабоченно исполняющего свое ужасное дело. Лицо палача было самое обыкновенное лицо русского рабочего человека, не злое, но сосредоточенное, какое бывает у людей, старающихся как можно точнее исполнить нужное и сложное дело.
Неточные совпадения
Палач угрюмо молчал, Окся тоже. Мыльников презрительно
посмотрел на своих сотрудников, присел к огоньку и озлобленно закурил трубочку. У него в голове вертелись самые горькие мысли. В самом деле, рыл-рыл землю, робил-робил и, кроме «пустяка», ни синь-пороха. Хоть бы поманило чем-нибудь… Эх, жисть! Лучше бы уж у Кишкина
на Мутяшке пропадать.
Рабочие, нагружавшие вагон,
смотрели на эту сцену, разинув рты, так что
Палач накинулся уже
на них.
Рачителиха еще
смотрела крепкою женщиной лет пятидесяти. Она даже не взглянула
на нового гостя и машинально черпнула мерку прямо из открытой бочки. Только когда
Палач с жадностью опрокинул стакан водки в свою пасть, она вгляделась в него и узнала. Не выдавая себя, она торопливо налила сейчас же второй стакан, что заставило
Палача покраснеть.
Великая и единственная минута во всей русской истории свершилась… Освобожденный народ стоял
на коленях. Многие плакали навзрыд. По загорелым старым мужицким лицам катились крупные слезы, плакал батюшка о. Сергей, когда начали прикладываться ко кресту, а Мухин закрыл лицо платком и ничего больше не видел и не слышал. Груздев старался спрятать свое покрасневшее от слез лицо, и только один
Палач сурово
смотрел на взволнованную и подавленную величием совершившегося толпу своими красивыми темными глазами.
Палач только развел руками: дескать, что тут поделаешь? Молчаливый Окулко еще раз
посмотрел на него и проговорил: