«Боже отец наших! Помяни щедроты Твоя и милости яже
от века суть; не отвержи нас от лица Твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих, презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в Тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг к другу любовью, вооружи единодушием на праведное защищение одержания еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Неточные совпадения
Он говорит, что это был предпоследний представитель великого
века, и что теперь черед за ним, но что он сделает всё, зависящее
от него, чтобы черед этот пришел как можно позже.
Мы
веками,
от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки
от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие…
Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства…
от самых древнейших
веков и даже
от первого человека до нас дошедшего,
от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого.
Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутою головой, довольно далеко
от него, был молодой солдат с восковою бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под
веки глазами.
Должны были миллионы людей, отрекшись
от своих человеческих чувств и своего разума, итти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же как несколько
веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно, не понимая, как можно было отказываться
от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он всё-таки, несмотря на то, всё так же на
веки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать
от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета.
Но денька два-три прошли, перемены не было: тот же ветер нес судно, надувая паруса и навевая на нас прохладу. По-русски приличнее было бы назвать пассат вечным ветром. Он
от века дует одинаково, поднимая умеренную зыбь, которая не мешает ни читать, ни писать, ни думать, ни мечтать.
Мардарий Аполлоныч занимается своим именьем довольно поверхностно; купил, чтобы не отстать
от века, лет десять тому назад, у Бутенопа в Москве молотильную машину, запер ее в сарай, да и успокоился.
Неточные совпадения
Оно и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая статья. // Да быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. // И так я на
веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли мир // (Сказал я, миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные часы, // Молчу и я — покорствую, // А только что
от должности // Увольте вы меня!»
Цыфиркин. А наш брат и
век так живет. Дела не делай,
от дела не бегай. Вот беда нашему брату, как кормят плохо, как сегодни к здешнему обеду провианту не стало…
Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими
веками; взгляд чистый, без колебаний; нос сухой, спускающийся
от лба почти в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам.
«Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во
веки веков», смиренно и певуче ответил старичок-священник, продолжая перебирать что-то на аналое. И, наполняя всю церковь
от окон до сводов, стройно и широко поднялся, усилился, остановился на мгновение и тихо замер полный аккорд невидимого клира.
Ей рано нравились романы; // Они ей заменяли всё; // Она влюблялася в обманы // И Ричардсона и Руссо. // Отец ее был добрый малый, // В прошедшем
веке запоздалый; // Но в книгах не видал вреда; // Он, не читая никогда, // Их почитал пустой игрушкой // И не заботился о том, // Какой у дочки тайный том // Дремал до утра под подушкой. // Жена ж его была сама //
От Ричардсона без ума.