До тех пор пока пишутся истории отдельных лиц, — будь они Кесари, Александры или Лютеры и Вольтеры, а не история всех, без одного исключения всех, людей, принимающих участие в событии, — нет возможности не приписывать отдельным лицам силы, заставляющей других людей направлять свою деятельность к одной цели. И единственное
известное историкам такое понятие есть власть.
Неточные совпадения
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения? существует точно также весьма определенное и всем
известное, совершенно ложное представление. Все
историки описывают дело следующим образом...
Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка
историков, когда чтò не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех
известных войн…
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, чтò они называют реакцией,
историки строго осуждают их. Все
известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m-me Staël, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
Если допустить, как то делают
историки, что великие люди ведут человечество к достижению
известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Новая история отвергла прежние верования, не поставив на место их нового воззрения, и логика положения заставила
историков, мнимо отвергших божественную власть царей и фатум древних, притти другим путем к тому же самому: к признанию тoгo, что 1) народы руководятся единичными людьми, и 2) что существует
известная цель, к которой движутся народы и человечество.
Во-первых,
историк описывает деятельность отдельных лиц, по его мнению, руководивших человечеством: один считает таковыми одних монархов, полководцев, министров; другой, — кроме монархов — и ораторов, ученых, реформаторов, философов и поэтов. Во-вторых, цель, к которой ведется человечество, известна
историку: для одного цель эта есть величие римского, испанского, французского государств; для другого — это свобода, равенство,
известного рода цивилизация маленького уголка мира, называемого Европою.
История как будто предполагает, что сила эта сама собой разумеется и всем известна. Но, несмотря на всё желание признать эту новую силу
известною, тот, кто прочтет очень много исторических сочинений, невольно усомнится в том, чтобы новая сила эта, различно понимаемая самими
историками, была всем совершенно известна.
Для того чтобы составляющие силы давали
известную составную или равнодействующую, необходимо, чтобы сумма составляющих равнялась составной. Это-то условие никогда не бывает соблюдено общими
историками, и потому, чтоб объяснить равнодействующую силу, они необходимо должны допускать, кроме своих недостаточных составляющих, еще необъясненную силу, действующую по составной.
Поставив за цель движения человечества какое-нибудь отвлечение,
историки изучают людей, оставивших по себе наибольшее число памятников, — царей, министров, полководцев, сочинителей, реформаторов, пап, журналистов — по мере того как все эти лица, по их мнению, содействовали или противодействовали
известному отвлечению.
Так отвечают
историки, признающие, что совокупность воль масс переносится на правителей под условиями, которые они считают
известными.
Неточные совпадения
Сергей Иванович — Москвич и философ, Алексей Александрович — Петербуржец и практик; да позовет еще
известного чудака энтузиаста Песцова, либерала, говоруна, музыканта,
историка и милейшего пятидесятилетнего юношу, который будет соус или гарнир к Кознышеву и Каренину.
Вдруг тебе придется, например, выражать душу г. Кони [Кони Федор Алексеевич (1809—1879) — писатель-водевилист,
историк театра, издатель журнала «Пантеон».] или ум г. Каратыгина [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) —
известный водевилист и актер, брат знаменитого трагика.]; я бы умерла, кажется, с горя, если бы увидела когда-нибудь тебя на сцене в таких пьесах.
Мечтательности, чувствительности, которую некогда так хлопотал распространить добродушный Карамзин [Карамзин Николай Михайлович (1766—1826) —
известный русский писатель и
историк, автор повести «Бедная Лиза», пользовавшейся большим успехом.], — ничего этого и в помине нет: тщеславие и тщеславие, наружный блеск и внутренняя пустота заразили юные сердца.
Ирландцы, — говорит Бокль, [Бокль Генри Томас (1821–1862) — английский либерально-буржуазный
историк и социолог-позитивист, автор
известной книги «История цивилизации в Англии», переведенной на русский язык.] — несвободны потому, что питаются картофелем.
Но в изложении г. Устрялова заметно отчасти стремление выразить
известный взгляд; у него нередко попадаются красноречивые громкие фразы, украшающие простую истину событий; заметен даже в некоторых местах выбор фактов, так что иногда рассказ его вовсе не сообщает того впечатления, — какое сообщается приложенным в конце книги документом, на который тут же и ссылается сам
историк.