Неточные совпадения
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее
был грипп, как она говорила (грипп
был тогда новое слово, употреблявшееся
только редкими). В записочках, разосланных утром
с красным лакеем,
было написано без различия во всех...
Вечер Анны Павловны
был пущен. Веретена
с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела
только одна пожилая дама
с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром
был аббат; в другом, молодом, красавица-княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
— Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор,
с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего
только за ходом своих мыслей, — то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями, общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда
будет уничтожено, и тогда…
— А обо мне что́ говорить? — сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. — Что́ я такое? Je suis un bâtard! [Незаконный сын!] — И он вдруг багрово покраснел. Видно
было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. — Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… — Но он не сказал, что право. — Я свободен пока, и мне хорошо. Я
только никак не знаю, что́ мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться
с вами.
Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата]
с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно
было, что кошечка присела
только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть
с своим cousin, [двоюродного брата] как скоро
только они так же, как Борис
с Наташей, выберутся из этой гостиной.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано
было только звать непременно кушать всех, кто
будет еще приезжать
с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз поговорить
с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько
с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна,
с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею
было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо
только переглядывались между собой. Она медлила в комнате
с чернильницей в руке.
Старшая, чистоплотная,
с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга
только тем, что у одной
была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах.
Графиня переглянулась
с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей
только односложными словами. Гости
были все заняты между собой.
Наташа отстала
только тогда, когда ей сказали, что
будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался
с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались
с графом, детьми и друг
с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но
с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Действительно, всё, чтó
только было в зале,
с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом
с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшею выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, чтó
будет.
— Я тебе скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за руку, — письмо
было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос
только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание
с письмом
будет передано государю, и просьба его, наверно,
будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось,
только слышны
были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна,
с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что̀ делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой
была свеча.
В приемной никого уже не
было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем-то оживленно говорили. Как
только они увидали Пьера
с его руководительницей, они замолчали. Княжна что-то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала...
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его
был не
только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца
с сыном
было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко
было смотреть, как он
был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю
только, что
с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безуховым и владельцем одного из лучших состояний России, — я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых
есть дочери-невесты, и самых барышень в отношении к этому господину, который (в скобках
будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным.
— Ты всем хорош, André, но у тебя
есть какая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно
было, какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить такой человек, как mon père? И я так довольна и счастлива
с ним. Я
только желала бы, чтобы вы все
были счастливы, как я.
Княгиня лежала в кресле, m-llе Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку,
с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны
были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только-что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
И перед роту
с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы,
будет слава нам
с Каменскиим отцом…» Песня эта
была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии,
только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял
с первых слов не
только то, что̀
было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
«Славно! Такая
будет лошадь!» сказал он сам себе, и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин-немец, в фуфайке и колпаке,
с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как
только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schön, gut Morgen! Schön, gut Morgen!» [Доброго утра, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как
только Ростов услыхал этот звук голоса,
с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо
было до конца довести начатое дело.
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту
была давка. В средине моста, слезши
с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий. Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который
с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его. Только-что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
Штаб-ротмистр,
с своими длинными усами,
был серьезен, как и всегда,
только глаза его блестели больше обыкновенного.
Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем,
с которою дрались русские, последствием этих дел
было только еще быстрейшее отступление.
Князь Андрей не
только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он
был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык
с детства. Кроме того ему
было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по-русски (они говорили по-французски), но
с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил
с таким выражением, как будто вся цель его состояла
только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как
было слишком очевидно, не могли интересовать его.
Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона
с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не
было, а что князь Багратион
только старался делать вид, что́ все, что́ делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно
с его намерениями.
Как
только Тушин
с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из-под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых
были и штаб-офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина.
Тушину теперь
только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так
был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его
с толку. Он стоял перед Багратионом
с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил...
— Не правда ли, она восхитительна? — сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. — Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив
будет тот, чьею она
будет!
С нею самый несветский муж
будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я
только хотела знать ваше мнение, — и Анна Павловна отпустила Пьера.
Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое
с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое
было закрыто
только одеждой.
Он хотел решиться, но
с ужасом чувствовал, что не
было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно
была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны
только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А
с того дня, как им овладело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
— Ну, что́, Леля? — обратился он тотчас же к дочери
с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями,
с детства ласкающими своих детей, но который князем Васильем
был только угадан посредством подражания другим родителям.
В это время в девичьей не
только был известен приезд министра
с сыном, но внешний вид их обоих
был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке;
только в середине зимы графу
было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не
быть замеченным, на-цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что́ делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его
с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся.
Борис
с свойственною ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал
только о том, чем он
был занят.
День
был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал
с известием о победе, которое передавали не
только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова.
На заре 17-го числа в Вишау
был препровожден
с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания
с русским императором. Офицер этот
был Савари. Государь
только что заснул, и потому Савари должен
был дожидаться. В полдень он
был допущен к государю и через час поехал вместе
с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог
быть одинаково хорош
с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже
был одобрен. Как
только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
Кутузов занимал небольшой дворянский за́мок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они
пили чай. Ожидали
только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8-м часу приехал ординарец Багратиона
с известием, что князь
быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил
с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете,
были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому
только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное.
Не
только трудно
было остановить эту толпу, но невозможно
было самим не податься назад вместе
с толпой.
На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник
с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные мукой,
с белыми возами — на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того
только, чтобы, пройдя несколько шагов,
быть точно так же убитыми.
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно
было, что не
только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что-то шлепнулось в мокрое, и генерал упал
с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон
с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и
только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеонова, должны
были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос,
были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором
было сказано
с тою подлою шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены
с Долоховым
есть тайна
только для одного его.
Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не
только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен
был вскочить
с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и
с тем особенным выражением внутреннего и счастливо-спокойного взгляда, свойственного
только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно
было, что глаза ее не видали княжны Марьи, а смотрели вглубь — в себя — во что-то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
— Ma bonne amie, [Милый друг] — сказала маленькая княгиня утром 19-го марта после завтрака, и губка ее
с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не
только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия
была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, —
была такая, что она еще более напоминала об общей печали.