Неточные совпадения
— Да, сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на
вопрос, которого никто ей
не делал, но который постоянно занимал ее. — Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий,
не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее
вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она
не прервет молчания
вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
— Я тебе скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за руку, — письмо было написано, хотя и
не отослано, и государь знал о нем.
Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
— Мне сказали, что ты велел закладывать, — сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), — а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты
не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, — прибавила она как бы в объяснение такого
вопроса.
Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник
вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? — в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем
не докланяться.
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо
не желая вступать в него. На
вопрос штаб-ротмистра он отрицательно покачал головой.
«Зажгут или
не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти
вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
Князь Андрей отвечал. После этого
вопроса следовали другие, столь же простые
вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество
вопросов. Ответы же на эти
вопросы, как было слишком очевидно,
не могли интересовать его.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что-то. Они поспешно обратились к Болконскому с
вопросом,
не знает ли он чего нового? На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого
не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и
вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они эту черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что-то на
вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое-то приказание. Никто ничего определенного
не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто
не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само
не знает, что́ делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
И едва она сделала этот
вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «
Не желай ничего для себя;
не ищи,
не волнуйся,
не завидуй.
Князь никогда прямо
не решался задавать себе этот
вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни.
Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что́ касалось известий о Николушке), она
не решилась за обедом сделать
вопрос и от беспокойства за обедом ничего
не ела и вертелась на стуле,
не слушая замечаний своей гувернантки.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился
вопрос, следует — или
не следует вызывать его. «Разумеется,
не следует, — подумал теперь Ростов… — И сто̀ит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что̀ значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно,
не глядя в лицо собеседника,
не отвечая на делаемые ему
вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Они
не успевали спрашивать друг друга и отвечать на
вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова
не отвечал на
вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно-изменившееся и неожиданно восторженно-нежное выражение лица Долохова.
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов,
не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и
вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и
не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда
не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Пьер,
не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и
не понимал, что́ им может быть нужно и каким образом все они могли жить,
не разрешив тех
вопросов, которые занимали его.
О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же
вопросам, которых он
не мог разрешить, и
не мог перестать задавать себе.
И
не было ответа ни на один из этих
вопросов, кроме одного,
не логического ответа, вовсе
не на эти
вопросы.
— Еще один
вопрос, граф, — сказал он, — на который я вас
не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Всю дорогу Вилларский молчал. На
вопросы Пьера, что́ ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего
не нужно, как говорить правду.
Пьер долго
не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой
вопрос.
Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже
не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые
вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал...
— Да, ежели так поставить
вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. — Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что́ справедливо, что́ добро — предоставь судить тому, кто всё знает, а
не нам. Ну ты хочешь спорить, — прибавил он, — ну давай. — Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
Денисов, на новые
вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой-то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и
не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
К первому разряду он причислял братьев,
не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых
вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще
не решил с собой
вопроса о приданом и
не говорил об этом сам с женою.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было,
не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и
не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого
вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая
вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он
не принял их.
— Давно уже мы
не имели удовольствия… — начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее
вопрос и очевидно торопясь сказать то, что́ ему было нужно.
Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито,
не отвечая на
вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митиньке и потребовал у него счеты всего.
— Чтó ж, если б я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтоб я пожертвовал чувством и честью для состояния? — спросил он у матери,
не понимая жестокости своего
вопроса и желая только выказать свое благородство.
Но графиня
не так хотела поставить
вопрос: она
не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
— Остров Мадагаскар, — проговорила она. — Ма-да-гас-кар, — повторила она отчетливо каждый слог и
не отвечая на
вопросы m-me Schoss о том, чтó она говорит, вышла из комнаты.
— Соня, ты поди разбуди его, — сказала Наташа. — Скажи, что я его зову петь. — Она посидела, подумала о том, что́ это значит, что́ всё это было и,
не разрешив этого
вопроса и нисколько
не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
Что́ такое творится на свете?» — спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на
вопросы эти
не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
— Я
не знаю, как отвечать на ваш
вопрос, — сказал он, покраснев, сам
не зная от чего. — Я решительно
не знаю, что́ это за девушка; я никак
не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я
не знаю: вот всё, что́ можно про нее сказать. — Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
Ей опять представлялся
вопрос,
не виновата ли она,
не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство.
Вернувшись домой, Наташа
не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый
вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея?
Что́ же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе,
не находя ответов на эти страшные
вопросы.
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто
не понимая ее
вопроса.
Наташа
не отвечала на ее
вопрос.
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот
вопрос и она
не знала, что́ отвечать на него.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей
вопросы, начинала и
не доканчивала фразы, всему смеялась).
— Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, с тою же насмешливою, уверенною улыбкой продолжал Наполеон. — Чего я
не могу понять, — сказал он, — это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого
не… понимаю. Он
не подумал о том, что я могу сделать то же? — с
вопросом обратился он к Балашеву, и очевидно это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
Но
вопрос о том, выгоден или
не выгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея.