Неточные совпадения
Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его
лице и на всех
лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего
солдата и весело и бойко идущих
солдат роты.
Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый
солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на
лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой.
Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны
солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из-под киверов
лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно-усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи.
Солдаты с испуганными
лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными
лицами офицеры, чего-то как будто искавшие, и
солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
В одной роте обед был готов, и
солдаты с жадными
лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана.
Солдаты с набожными
лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими
лицами отходили от фельдфебеля.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть
лица друг друга и переговариваться между собою. Кроме
солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья
солдат, и на всех
лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило
лицо каждого
солдата и офицера.
Начальники, с расстроенными
лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны,
солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.
«Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разнообразно-строгими
лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен
солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…».
Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший
солдат, запыхавшись, с испуганным
лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой — левой!» ударилось в колонну.
Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для
солдат полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее
лицо полкового командира и маханье шпагой,
солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды.
Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в
лицо полковому командиру, а рот улыбался.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его
лице, неизменно отражалось на их
лицах.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что́ происходило перед ним и вокруг него. Пехотный
солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул
лицо.
«Кто они? Зачем они? Чтó им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих
лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти
солдаты, раненые и нераненые, — это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтоб избавиться от них, он закрыл глаза.
Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми до-нельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый
солдат, — с свежим, вымытым и выбритым
лицом и до последней возможности блеска вычищенною аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, — все чувствовали, что совершается что-то нешуточное, значительное и торжественное.
Оставив этого
солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного
лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
В
лице его отдавалась честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому
солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского дохода с именем Суворова.
Весною между
солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и
лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские
солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно Машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший.
Несмотря на такое бедствие,
солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми
лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкою пищей и своим голодом.
Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим
лицом и небритою седою бородой, старый
солдат и упорно смотрел на Ростова.
Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутою головой, довольно далеко от него, был молодой
солдат с восковою бледностью на курносом, покрытом еще веснушками,
лице и с закаченными под веки глазами.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут?» думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и
лицо этого молодого
солдата с закаченными глазами.
— A celui qui s’est le plus vaillament conduit dans cette dernière guerre, [ — Тому, кто храбрее всех вел себя в эту войну,] — прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним
солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в
лицо своего императора.
— Куда же ты? Тут стой! — зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и
лицо его дрогнуло, как это бывает с
солдатами, вызываемыми перед фронт.
Такую белизну и нежность
лица князь Андрей видал только у
солдат, долго пробывших в госпитале.
Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: всё внимание его было поглощено серьезным выражением
лиц в этой толпе
солдат и ополченцев, однообразно-жадно смотревших на икону.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными
лицами, полезли
солдаты и ополченцы.
Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных
солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вперед, то влево, то вправо; но везде были
солдаты, с одинаково-озабоченными
лицами, занятыми каким-то невидным, но очевидно важным делом. Все с одинаково-недовольно-вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
— Да, я с вами, — сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один
солдат с свалившимся кивером. — А этого отчего не подняли? — начал было Пьер; но, увидав строгое
лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Несколько
солдат с веселыми и ласковыми
лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтоб он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
— Разбойники, чтò делают! — закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру.
Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. — Беги к резервам, приводи ящики! — крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему
солдату.
Вокруг раненых, с унылыми и внимательными
лицами, стояли толпы солдат-носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся офицеры.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другою и
лицо его было видно в свете огня,
солдаты молча смотрели на него.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько
солдат бросилось бежать толпой. Купец с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно-непоколебимым выражением расчета на сытом
лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
— Руби! — прошептал почти офицер драгунам, и один из
солдат вдруг с исказившимся злобой
лицом ударил Верещагина тупым палашем по голове.
На
лицах французских, генерала, офицеров и
солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания.
Один — офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой — очевидно
солдат или денщик, приземистый, худой, загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением
лица.
На всех
лицах русских, на
лицах французских
солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто же это делает наконец? Они все страдают, так же, как и я. Кто же? Кто же?» на секунду блеснуло в душе Пьера.
Молодой
солдат с мертво-бледным
лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, всё еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял.
— Да я сейчас еще спрошу их, — сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время, как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя
солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал, и
солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые
лица.
Генерал, который вел депо, с красным, испуганным
лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе,
солдаты окружили их. У всех были взволнованно-напряженные
лица.
Они оба были бледны и в выражении их
лиц — один из них робко взглянул на Пьера — было что-то похожее на то, что он видел в молодом
солдате на казни.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались так же, как и он на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех
лицах.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского
солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки, с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое, мрачное
лицо, с насупленными бровями, ясно виднелось в свете угольев.
Кутузов, казалось, был чем-то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Бòльшая часть
лиц французских
солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два
солдата —
лицо одного из них было покрыто болячками, — разрывали руками кусок сырого мяса. Что-то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжающих, и в том злобном выражении, с которым
солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Солдаты замолкли.
Солдат, которого ударил фельдфебель, стал покряхтывая обтирать
лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.