Неточные совпадения
Он не носил усов, как и все пехотные
офицеры, и рот его, самая поразительная черта его
лица, был весь виден.
— Не хотите? Ну, так подите сюда, — сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала руками
офицера за обшлага, и в покрасневшем
лице ее видны были торжественность и страх.
Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб-офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, улыбающимся красивым
лицом и влажными глазами.
Гусарский
офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным
лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил.
Офицер в эту минуту заметил
лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его
лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха. Кутузов обернулся. Видно было, что
офицер мог управлять своим
лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся,
офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
— Чорт меня дернул пойти к этой крысе (прозвище
офицера), — растирая себе обеими руками лоб и
лицо, говорил он. — Можешь себе представить, ни одной карты, ни одной, ни одной карты не дал.
Лица солдат и
офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди — движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из-за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
На выходе император Франц только пристально вгляделся в
лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими
офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что́ сказать, и покраснел.
Князь Андрей видел, что
офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что́ говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что́ называется ridicule, [[смешным],] но инстинкт его говорил другое. Не успел
офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства
лицом подъехал к нему и поднял нагайку...
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек
офицеров с раскрасневшимися и истомленными
лицами сидели за столами, пили и ели.
В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными
лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус
офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана.
Молодой
офицер, с выражением недоумения и страдания в
лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное
лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный
офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех
лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило
лицо каждого солдата и
офицера.
Начальники, с расстроенными
лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и
офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего
офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его
лице, неизменно отражалось на их
лицах.
Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми до-нельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные
офицеры, но каждый солдат, — с свежим, вымытым и выбритым
лицом и до последней возможности блеска вычищенною аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, — все чувствовали, что совершается что-то нешуточное, значительное и торжественное.
День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение
лиц солдат,
офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова.
Он задыхался от волнения,
лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с
офицерами, обращаясь то к тому, то к другому.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их
лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную
офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё-таки не успел миновать их.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и
офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми
лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкою пищей и своим голодом.
Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные
офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое
лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенною трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские
офицеры. Толпы
офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского-французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два
офицера с раскрасневшимися
лицами, веселые и счастливые, прошли мимо Ростова.
После нескольких
лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен
офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом.
Как только адъютант сказал это, старый усатый
офицер с счастливым
лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «виват»! и, скомандовав уланам итти за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке.
Глядя на мрачное
лицо доктора, косившегося на свою жену,
офицерам стало еще веселей, и многие не могли удержаться от смеха, которому они поспешно старались отыскивать благовидные предлоги.
— А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… — Но губернатор не договорил; в дверь вбежал запыленный и запотелый
офицер, и начал что-то говорить по-французски. На
лице губернатора изобразился ужас.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые, длинные мужика, с сморщенными
лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую-то нескладную песню, подошли к
офицерам.
— Простым глазом видно. Да вот! —
Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на
лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих
лицах, встречавшихся ему.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом
офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными
лицами, полезли солдаты и ополченцы.
Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай.
Офицеры не без удивления смотрели на. толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и
лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
Пьер смотрел через вал. Одно
лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был
офицер, который с бледным, молодым
лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Старший
офицер с нахмуренным
лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех
лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего
офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
— Разбойники, чтò делают! — закричал
офицер, оборачиваясь к Пьеру.
Лицо старшего
офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. — Беги к резервам, приводи ящики! — крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади
офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись
лицом до травы, и тяжело всхрапывая, дышал.
Вокруг раненых, с унылыми и внимательными
лицами, стояли толпы солдат-носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся
офицеры.
Наташа испуганными глазами заглянула в
лицо раненого
офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
— Мама, голубчик, — сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое
лицо к ее
лицу. — Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузьминишна послала, тут раненых привезли,
офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… — говорила она быстро, не переводя духа.
— Ну чтó, всё готово, Васильич? — сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на
офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые
лица.)
— Ну и славно, вот графиня проснется, и с Богом! — Вы чтó, господа? — обратился он к
офицеру. — У меня в доме? —
Офицер придвинулся ближе. Бледное
лицо его вспыхнуло вдруг яркою краской.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно-непоколебимым выражением расчета на сытом
лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к
офицеру.
— Э! по пусту брехать-то, — сказал один из них, худощавый с строгим
лицом. — Снявши голову, по волосам не плачут. — Бери, чтò кому любо! — И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к
офицеру.
— Пожалуйте, ваше благородие, — говорил первый купец кланяясь. —
Офицер стоял в недоуменьи, и на
лице его видна была нерешимость.
Мавра Кузьминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати, круглолицый
офицер, типом
лица похожий на Ростовых.
— Руби! — прошептал почти
офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой
лицом ударил Верещагина тупым палашем по голове.
На
лицах французских, генерала,
офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания.
Один —
офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой — очевидно солдат или денщик, приземистый, худой, загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением
лица.
Пьер продолжал по-французски уговаривать
офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое
лицо его приняло трагически-нежное выражение, и он протянул руку.
Ежели бы Пьер даже не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение
лица и тон французского
офицера.