Неточные совпадения
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни
кто другой не могут судить про то, что́ угодно или нравится императрице.
Мсье Пьер не знал,
кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, как у
других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось
другое — детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по-русски, однако Анна Павловна и
другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где
кто увидится.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех,
кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз поговорить с
другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день — два, и рай настанет…
Но ах! твой
друг не доживет!
— Это
кто же? сам главнокомандующий был? — спрашивали в
другом конце комнаты. — Какой моложавый!…
— У
кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, — сказал
другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с
кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на
другой.
— Ты видишь ли,
друг, — сказал он. — Мы спим, пока не любим. Мы дети праха… а полюбим — и ты Бог, ты чист, как в первый день созданья… Это еще
кто? Гони его к чорту. Некогда! — крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
«Ну, попадись теперь
кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя
других, выпустил его во весь карьер.
Меня,
кого так любят все?» — Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи,
друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из-за всех
других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи — это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто-то проехал со свитой на белой лошади и что-то сказал, проезжая.
— Ах, Наташа! — сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойною слышать то, что̀ она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому-то
другому, с
кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление.
Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и
другими, не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из-за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моею, моею жизнью?» думал он.
На правом фланге у Багратиона в 9 часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10-ти верст, отделявшему один фланг от
другого, ежели не убьют того,
кого пошлют (чтó было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, чтó было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились
кто вперед,
кто назад, потопляя один
другого.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно-влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места
друг у
друга поближе к нему, и дрались за то,
кому принести чай, платок, трубку.
— Ну, так дружны, так дружны! Это что, глупости — линейкой; но мы навсегда
друзья. Она
кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
— Что́ ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще
другую антре на стол. Ах, отцы мои! — Он схватился за голову. — Да
кто же мне цветы привезет? Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, — обратился он к вошедшему на его зов управляющему, — скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке-садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда воло́к, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
— Р…аз! Два! Три!… — сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая
друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда
кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
— Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к
кому не имею, как к вам. Потом я молод. Maman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, — сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего
друга.
«В наших храмах мы не знаем
других степеней, — читал «великий мастер, — кроме тех, которые находятся между до«бродетелью и пороком. Берегись делать какое-нибудь разли«чие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, «
кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упа«дающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. «Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь «добродетели. Дели счастие с ближним твоим, и да не возмутит «никогда зависть чистого сего наслаждения.
— А
кто тебе сказал, что́ такое зло для
другого человека? — спросил он.
— Да, ежели так поставить вопрос, то это
другое дело, сказал князь Андрей. — Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и
другое может служить препровождением времени. А что́ справедливо, что́ добро — предоставь судить тому,
кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, — прибавил он, — ну давай. — Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
— Вот где Бог привел свидеться, — сказал маленький человек. — Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… — сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. — Василья Дмитриевича Денисова ищете? — сожитель! — сказал он, узнав,
кого нужно было Ростову. — Здесь, здесь — и Тушин повел его в
другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по имениям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к
другому, все эти предприятия, без выказыванья их
кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
— Я бы не поверил тому,
кто бы мне сказал, что я могу так любить, — говорил князь Андрей. — Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она и там всё счастье, надежда, свет;
другая половина — всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
«Но отчего же мне не сказать, чтó я видела? Ведь видят же
другие! И
кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
— Не слышат… два раза сказал!.. не слышат! Она — первый человек в этом доме; она — мой лучший
друг, — кричал князь. — И ежели ты позволишь себе, — закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, — еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу,
кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у нее прощенья!
— Ах, мой
друг, как я привязалась к Жюли последнее время, — говорила она сыну, — не могу тебе описать! Да, и
кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! — Она замолкала на минуту. — И как мне жалко ее maman, — продолжала она, — нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
На
другой день Даву выехал рано утром, и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажом, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с
кем кроме господина де-Кастре.
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить
другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона в глубь России и приписывают этот план
кто Пфулю,
кто какому-то французу,
кто Толю,
кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
— Сказано, порядок чтоб был, не езди ни
кто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, — вит она и вся! — кричал
другой.
— Au contraire, votre altesse, dans les affaires indécises c’est toujours le plus opiniâtre qui reste victorieux, — отвечал Раевский, — et mon opinion… [Вы, стало быть, не думаете, как
другие, что мы должны отступить? — Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот,
кто упрямее, и мое мнение…]
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и
другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять
друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для
кого мне убивать и быть убитому? Убивайте,
кого хотите, делайте, что́ хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что́ они делали, бросить всё и побежать куда попало.
«О Господи, народ-то чтò зверь, где же живому быть!» слышалось в толпе. «И малый-то молодой… должно из купцов, то-то народ!., сказывают не тот… как же не тот… О Господи!..
Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ…
Кто греха не боится…», говорили теперь те же люди, с болезненно-жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленною длинною, тонкою шеей.
Многие занимали несколько домов, надписывая мелом,
кем он занят, и спорили и даже дрались с
другими командами.
На
другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и вероятно он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с
другими в какой-то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и
другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с
другими, делали с той, мнимо-превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которою обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том,
кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» думал офицер. Он объездил весь лагерь.
Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с
другими генералами куда-то,
кто говорил, что он верно опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было, и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что должно быть и Ермолов там.
— Я уроков принимать ни от
кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже
другого, — сказал он и с одною дивизией пошел вперед.
В Бородинском сражении, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1, и вся сила французской артиллерии направлена туда, посылается ни
кто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда
другого.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто-то, сам ли он или
кто другой, говорил ему мысли и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
Под Красным взяли 26 тысяч пленных, сотни пушек, какую-то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том,
кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона, или хоть какого-нибудь героя, маршала, и упрекали в этом
друг друга и в особенности Кутузова.
Явилось, как это всегда бывает, соревнование —
кто прежде получит, — и те самые люди, которые, как Митенька и
другие, имели безденежные векселя — подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами.
— Ну, вы знаете
кому, — сказал Пьер значительно взглядывая исподлобья: князю Федору и им всем. — Соревновать просвещению и благотворительности, всё это хорошо, разумеется. Цель прекрасная и всё; но в настоящих обстоятельствах надо
другое.
Понятие это есть единственная ручка, посредством которой можно владеть матерьялом истории при теперешнем ее изложении, и тот,
кто отломил бы эту ручку, как то сделал Бокль, не узнав
другого приема обращения с историческим материалом, тот только лишил бы себя последней возможности обращаться с ним.
Человек тонущий, который хватается за
другого и потопляет его, или изнуренная кормлением ребенка голодная мать, крадущая пищу, или человек, приученный к дисциплине, который по команде в строю убивает беззащитного человека, представляются менее виновными, т. е. менее свободными и более подлежащими закону необходимости, тому,
кто знает те условия, в которых находились эти люди, и более свободными тому,
кто не знает, что тот человек сам тонул, что мать была голодна, солдат был в строю и т. д.