Неточные совпадения
Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного
дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой — огромный киот с образами,
была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы.
Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического
дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно-сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен
был происходить от Рюрика и
быть родоначальником рода Болконских.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось всё веселее и веселее. Он заметил одинокое
дерево впереди. Это
дерево сначала
было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не
было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней
дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней
дерево. Она
была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не
было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
Перед самым окном
был ряд подстриженных
дерев, черных с одной и серебристо-освещенных с другой стороны.
Жюли
была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбоме два
дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les ténèbres et la mélancolie. [Сельские
деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
На сцене
были ровные доски по середине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие
деревья, позади
было протянуто полотно на досках.
Уже в 10 часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях
дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца,
было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе.
Князь Андрей подъехал к оранжерее: стекла
были разбиты, и
деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли.
Оно само упадет, когда
будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и
дерево, и сам оскомину набьешь.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая
была на дороге, потянулась в сторону и толкнула его коленкой о
дерево.
На дворе еще
было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с
деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое-где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, не громкие, как бы шепчущиеся голоса.
Он поглядел на небо. И небо
было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало и над вершинами
дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна
были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно
было достать его.
В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под
деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже
был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись Бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе его киевского дома.
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое
дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.