Неточные совпадения
Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы
Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в
дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Не только все французские войска, но сам
Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать
дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что
Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего.
Борис в числе немногих был на Немане в
день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд
Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия
Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как
Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне.
24-го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант
Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж
Наполеона. В этот самый
день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а
Наполеон Андрея 1-й степени, и в этот
день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии.
— Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с
Наполеоном, то их всенародно объявили бы, — с горячностью и поспешностью говорил он. — Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. — Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о
деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Понятно, что
Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие
Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в
дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes, [хорошие принципы,] а дипломатам того времени то, что всё произошло от того, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от
Наполеона, и что неловко был написан memorandum за № 178.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда-нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр) никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по произволу) делать для общего
дела, для истории то, что̀ должно было совершиться.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, —
Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление и на другой
день войска его стали переходить Неман.
В тот самый
день, в который
Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман, и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена — на бале, даваемом генерал-адъютантами.
На другой
день было написано следующее письмо к
Наполеону.
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был Неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему велено было опять поступить на службу и особенно после свидания с
Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «je vous ai fait Roi pour régner à ma manière, mais pas à la vôtre» [я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по-своему, а по-моему] — он весело принялся за знакомое ему
дело и, как разъевшийся, но не зажиревший конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
На другой
день императорский камергер, monsieur de Turenne, [Граф Тюрен,] приехал к Балашеву и передал ему желание императора
Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре
дня тому назад у того же дома, к которому подвели Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода
Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустана.
Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильне, из которого отправлял его Александр.
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России
дела не представляются в таком мрачном виде.
Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и очевидно его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего.
Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
После всего того, что̀ сказал ему
Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних, сухо сказанных слов: «je ne vous retiens plus, général, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что
Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его — оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил приглашение в этот
день к столу императора.
После обеда перешли пить кофе в кабинет
Наполеона, четыре
дня тому назад бывший кабинетом императора Александра.
Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подле себя Балашеву.
— Да, в этой комнате, четыре
дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, с тою же насмешливою, уверенною улыбкой продолжал
Наполеон. — Чего я не могу понять, — сказал он, — это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? — с вопросом обратился он к Балашеву, и очевидно это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкою улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое-нибудь не только важное, но и приятное для Балашева
дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
В 12-м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя
дни и ночи у своей Валашки) дошла весть о войне с
Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своею деятельностью, служившею ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю-де-Толли.
Генерал-адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и наконец главное — Пфуль был тут потому, что он составил план войны против
Наполеона и, заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем
делом войны.
В этот же
день в квартире государя было получено известие о новом движении
Наполеона, могущем быть опасным для армии, известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо объезжал с государем дрисские укрепления и доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef-d’oeuvre’ом [верхом совершенства] тактики, долженствующим погубить
Наполеона, — что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал-адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого
Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек — граф Штейн, и наконец сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvrière [основою] всего
дела.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут
дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что
Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом на завтра приезде государя ― всё это с новою силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Наполеону перевели это так: Si la bataille est donnée avant trois jours, les Français la gagneraient, mais que si elle serait donnée plus tard, Dieu sait ce qui en arriverait, [1 «ежели сражение произойдет прежде трех
дней, то французы выиграют его, но ежели после трех
дней, то Бог знает что случится»,] улыбаясь передал Lelorme d’Ideville.
Наполеон не улыбнулся, хотя он видимо был в самом веселом расположении духа и велел повторить себе эти слова.
Ежели бы
Наполеон не выехал вечером 24-го числа на Колочу, и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой
день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали.
Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он и не предполагал, чтобы
дело могло итти иначе в его отсутствии.
Весь этот
день 25-го августа, как говорят его историки,
Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Пройдя Бородино, вице-король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное
дело для
Наполеона и неслыханное).
Стало быть и то, каким образом эти люди убивали друг друга происходило не по воле
Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем
деле.
Наполеону казалось только, что всё
дело происходило по воле его.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое
дело представителя власти так же хорошо и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения: он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны, спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.
Окончив свой второй стакан пунша,
Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным
делом, которое, как ему казалось, предстояло ему на завтра.
— Demain nous allons avoir affaire à Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь
дело с Кутузовым.] — сказал
Наполеон. — Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтоб осмотреть укрепления. Посмотрим!
С поля сражения беспрестанно прискакивали к
Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе
дела; но все эти доклады были ложны: и потому что в жару сражения невозможно сказать, чтò происходит в данную минуту, и потому что многие адъютанты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, чтò они слышали от других; и еще потому, чтò пока проезжал адъютант те две-три версты, которые отделяли его от
Наполеона, обстоятельства изменялись, и известие, которое он вез, уже становилось неверно.
В половине
дня Мюрат послал к
Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о
делах, не касающихся сражения.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в
Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтоб убедиться, в каком положении находилось
дело.
Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того
дела, которое делалось пред ним и вокруг него, и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и
дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к
Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в
дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле
Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение «того генерала.
На другой
день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал что то, что̀ ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая имя свое, остаться в Москве, встретить
Наполеона и убить его, чтоб или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного
Наполеона.
Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что
Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый
день вышла из Москвы.
Кутузов придумывал даже движение Наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов; но одного, чего он не мог предвидеть, это того, чтò совершилось, того безумного, судорожного метания войска
Наполеона в продолжение первых одиннадцати
дней его выступления из Москвы, — метания, которое сделало возможным то, о чем всё-таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов.
На другой
день после совета,
Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя, ехал по середине линии расположения войск.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого
Наполеона с 16-ю тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтоб избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три
дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Нужно чувство справедливости, участие к
делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами — государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против
Наполеона. И всё это есть в Александре I; всё это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.