Вместо того, чтобы вся жизнь наша была установлена на насилии, чтобы каждая радость наша добывалась и ограждалась насилием; вместо того, чтобы каждый из нас был наказываемым или наказывающим с детства и до глубокой старости, я представил себе, что всем нам внушается словом и делом, что месть есть самое низкое животное чувство, что насилие есть не только позорный поступок, но поступок, лишающий человека истинного счастья, что
радость жизни есть только та, которую не нужно ограждать насилием, что высшее уважение заслуживает не тот, кто отнимает или удерживает свое от других и кому служат другие, а тот, кто больше отдает свое и больше служит другим.
Неточные совпадения
Во всем этом я был совершенно подобен разбойнику, но различие мое от разбойника было в том, что он умирал уже, а я еще жил. Разбойник мог поверить тому, что спасение его будет там, за гробом, а я не мог поверить этому, потому что кроме
жизни за гробом мне предстояла еще и
жизнь здесь. А я не понимал этой
жизни. Она мне казалась ужасна. И вдруг я услыхал слова Христа, понял их, и
жизнь и смерть перестали мне казаться злом, и, вместо отчаяния, я испытал
радость и счастье
жизни, не нарушимые смертью.
Стоит только понять раз, что это так, что всякая
радость моя, всякая минута спокойствия при нашем устройстве
жизни покупается лишениями и страданиями тысяч, удерживаемых насилием; стоит раз понять это, чтобы понять, что свойственно всей природе человека, т. е. не одной животной, но и разумной и животной природе человека; стоит только понять закон Христа во всем его значении, со всеми последствиями его для того, чтобы понять, что не учение Христа несвойственно человеческой природе, но всё оно только в том и состоит, чтобы откинуть несвойственное человеческой природе мечтательное учение людей о противлении злу, делающее их
жизнь несчастною.
Жизнь, какая есть здесь, на земле, со всеми ее
радостями, красотами, со всею борьбой разума против тьмы, —
жизнь всех людей, живших до меня, вся моя
жизнь с моей внутренней борьбой и победами разума есть
жизнь не истинная, а
жизнь павшая, безнадежно испорченная;
жизнь же истинная, безгрешная — в вере, т. е. в воображении, т. е. в сумасшествии.
Может быть, справедливее предположить, что человека после этой мирской
жизни, пережитой для исполнения его личной воли, все-таки ожидает вечная личная
жизнь в раю со всевозможными
радостями; может быть, это справедливее, но думать, что это так, стараться верить в то, что за добрые дела я буду награжден вечным блаженством, а за дурные вечными муками, — думать так не содействует пониманию учения Христа; думать так значит, напротив, лишать учение Христа самой главной его основы.
Христос учит не спасению верою, или аскетизму, т. е. обману воображения, или самовольным мучениям в этой
жизни; но он учит
жизни такой, при которой, кроме спасения от погибели личной
жизни, еще и здесь, в этом мире, меньше страданий и больше
радостей, чем при
жизни личной.
«Да, да, это так», — подумал он, вспоминая, как он испытал успокоение и
радость жизни только в той мере, в которой умалял себя.
Неточные совпадения
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться
жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой
радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Но он не сделал ни того, ни другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много
радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей
жизни.
Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами того чувства стыда,
радости и ужаса пред этим вступлением в новую
жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами.
Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее всё, разорвался, и
жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими
радостями.
Это было и пройдет», говорила она, чувствуя, что слезы
радости возвращения к
жизни текли по ее щекам.