Учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, несомненно лучше, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою жизнь; лучше тем, что неизбежность смерти и необеспеченность
жизни остается та же при учении мира и при учении Христа, но сама жизнь, по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей жизни, а становится свободной и может быть отдана единой свойственной ей цели — благу себя и людей.
Неточные совпадения
Работа эта продолжается уже шестой год. Каждый год, каждый месяц я нахожу новые и новые уяснения и подтверждения основной мысли, исправляю вкравшиеся в мою работу, от поспешности и увлеченья, ошибки, исправляю их и дополняю то, что сделано.
Жизнь моя, которой
остается уже немного, вероятно, кончится раньше этой работы. Но я уверен, что работа эта нужна, и потому делаю, пока жив, что могу.
Такова и
оставалась для меня всегда сущность христианства, то, что я сердцем любил в нем, то, во имя чего я после отчаяния, неверия признал истинным тот смысл, который придает
жизни христианский трудовой народ, и во имя чего я подчинил себя тем же верованиям, которые исповедует этот народ, т. е. православной церкви.
Теперь, поняв прямой смысл учения, я вижу ясно то странное противоречие с самим собой, в котором я находился. Признав Христа богом и учение его божественным и вместе с тем устроив свою
жизнь противно этому учению, что же
оставалось, как не признавать учение неисполнимым? На словах я признал учение Христа священным, на деле я исповедывал совсем не христианское учение и признавал и поклонялся учреждениям не христианским, со всех сторон обнимающим мою
жизнь.
Единственный же существенный для каждого верующего вопрос о том, как соединить два противоречивые закона, определяющие
жизнь людей,
остается даже без попытки разрешения.
Человек так и не вкусил плода древа
жизни, он так и не получил хайе-ойлом, т. е.
жизни вечной, и
остался смертен.
Вот почему и не могут верующие в благо личной
жизни поверить в учение Христа. И все усилия их поверить этому всегда
останутся тщетны. Чтобы поверить, — им надо изменить свой взгляд на
жизнь. А пока они не изменили его, дела их будут всегда совпадать с их верой, а не с их желаниями и словами.
Обман состоит в ложном убеждении, что
жизнь наша может быть обеспечена нашей борьбой с другими людьми. Мы так привыкли к этому обману мнимого обеспечения своей
жизни и своей собственности, что и не замечаем всего, что мы теряем из-за него. А теряем мы всё — всю
жизнь. Вся
жизнь поглощается заботой об этом обеспечении
жизни, приготовлением к ней, так что
жизни совсем не
остается.
Те, у которых ничего не было,
остались бы голодными, с злобной завистью смотрели бы на ядущих, а может быть, некоторые из них утащили бы у запасливых, и произошли бы ссоры и драки, и одни пошли бы домой пресыщенные, другие — голодные и сердитые; было бы то же самое, что происходит в нашей
жизни.
Но у церкви не
осталось никакого учения о
жизни.
Если
остались еще у церкви объяснения той
жизни, которая была когда-то прежде, как объяснения катехизиса о том, что по должности должно убивать, то никто уже не верит в это.
В наше время
жизнь мира идет своим ходом, совершенно независимо от учения церкви. Учение это
осталось так далеко назади, что люди мира не слышат уже голосов учителей церкви. Да и слушать нечего, потому что церковь только дает объяснения того устройства
жизни, из которого уже вырос мир и которого или уже вовсе нет, или которое неудержимо разрушается.
Только в нашем христианском мире, на место учения о
жизни и объяснения, почему
жизнь должна быть такая, а не иная, т. е. на место религии подставилось одно объяснение того, почему
жизнь должна быть такою, какою она была когда-то прежде, и религией стало называться то, что никому ни на что не нужно: а сама
жизнь стала независима от всякого учения, т. е.
осталась без всякого определения.
Раздвоение между объяснением веры, которое названо верою, и самою верою, которая названа общественной, государственной
жизнью, дошло теперь до последней степени, — и всё цивилизованное большинство людей
осталось для
жизни с одной верой в городового и урядника.
— «Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю
жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»
Неточные совпадения
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот, да так на всю
жизнь с разинутым ртом и
остался; квартальные отбились от рук и нагло бездействовали: официальные дни исчезли.
Что
осталось?» Мысль его быстро обежала
жизнь вне его любви к Анне.
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что
оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней
жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
Яшвин с фуражкой догнал его, проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго
осталось в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием в его
жизни.
Первое время деревенской
жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней
осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что
жизнь там хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.