Христос учит истине, и если истина отвлеченная есть истина, то она будет истиною и в действительности. Если жизнь в боге есть
единая жизнь истинная, блаженная сама в себе, то она истинна, блаженна здесь, на земле, при всех возможных случайностях жизни. Если бы жизнь здесь не подтверждала учения Христа о жизни, то это учение было бы не истинно.
Неточные совпадения
Сократ учил личному совершенствованию во имя разума, стоики разумную свободу признают
единой основой истинной
жизни.
Воля же отца
жизни есть
жизнь не отдельного человека, а
единого сына человеческого, живущего в людях, и потому человек сохраняет
жизнь только тогда, когда он на
жизнь свою смотрит как на залог, как на талант, данный ему отцом для того, чтобы служить
жизни всех, когда он живет не для себя, а для сына человеческого.
Учение о
жизни — то, что у всех народов до нашего европейского общества всегда считалось самым важным, то, про что Христос говорил, что оно
единое на потребу, — это-то одно исключено из нашей
жизни и всей деятельности человеческой. Этим занимается учреждение, которое называется церковью и в которое никто, даже составляющие это учреждение, давно уже не верят.
Учение Христа о том, что
жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, несомненно лучше, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою
жизнь; лучше тем, что неизбежность смерти и необеспеченность
жизни остается та же при учении мира и при учении Христа, но сама
жизнь, по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей
жизни, а становится свободной и может быть отдана
единой свойственной ей цели — благу себя и людей.
Всюду вокруг эта близкая, родная душа,
единая жизнь, — в людях, в животных, даже в растениях, — «веселы были растения», — даже в самой земле: «земля живет несомненною, живою, теплою жизнью, как и все мы, взятые от земли».
Сохранится ли в веках личное сознание человека после смерти, или
единая жизнь сознала себя на миг в его жизни, а дальше будет сознавать себя в жизни других?
Неточные совпадения
Блеснет заутра луч денницы // И заиграет яркий день; // А я, быть может, я гробницы // Сойду в таинственную сень, // И память юного поэта // Поглотит медленная Лета, // Забудет мир меня; но ты // Придешь ли, дева красоты, // Слезу пролить над ранней урной // И думать: он меня любил, // Он мне
единой посвятил // Рассвет печальный
жизни бурной!.. // Сердечный друг, желанный друг, // Приди, приди: я твой супруг!..»
Когда бы
жизнь домашним кругом // Я ограничить захотел; // Когда б мне быть отцом, супругом // Приятный жребий повелел; // Когда б семейственной картиной // Пленился я хоть миг
единой, — // То, верно б, кроме вас одной, // Невесты не искал иной. // Скажу без блесток мадригальных: // Нашед мой прежний идеал, // Я, верно б, вас одну избрал // В подруги дней моих печальных, // Всего прекрасного в залог, // И был бы счастлив… сколько мог!
Томилин «беспощадно, едко высмеивал тонко организованную личность, кристалл, якобы способный отразить спектры всех огней
жизни и совершенно лишенный силы огня веры в простейшую и
единую мудрость мира, заключенную в таинственном слове — бог».
Во всех этих людях, несмотря на их внешнее различие, Самгин почувствовал нечто
единое и раздражающее. Раздражали они грубоватостью и дерзостью вопросов, малограмотностью, одобрительными усмешечками в ответ на речи Маракуева. В каждом из них Самгин замечал нечто анекдотическое, и, наконец, они вызывали впечатление людей, уже оторванных от нормальной
жизни, равнодушно отказавшихся от всего, во что должны бы веровать, во что веруют миллионы таких, как они.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без
единого от них звука, пересоздавать
жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной формы романа перешли в рассудочную форму действительности.