Неточные совпадения
— Ты пойми, — сказал он, — что
это не
любовь. Я был влюблен, но
это не то.
Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что
этого не может быть, понимаешь,
как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без
этого нет жизни. И надо решить…
— Хорошо тебе так говорить;
это всё равно,
как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться,
как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить
любовью жену,
как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется
любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— О моралист! Но ты пойми, есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права
эти твоя
любовь, которой ты не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего не требует. Что тебе делать?
Как поступить? Тут страшная драма.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и
любовь ее к ней,
как и всегда
любовь замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в том, чтобы шутить над ним.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них,
как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе
любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в
этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
Потому ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в
этот день совсем не такая,
как в тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и
любовь к ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает.
Войдя в маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую,
какою была сама Кити еще два месяца тому назад, Долли вспомнила,
как убирали они вместе прошлого года
эту комнатку, с
каким весельем и
любовью.
—
Любовь… — повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же время,
как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю
этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять, — и она взглянула ему в лицо. — До свиданья!
Старший брат был тоже недоволен меньшим. Он не разбирал,
какая это была
любовь, большая или маленькая, страстная или не страстная, порочная или непорочная (он сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому был снисходителен на
это); по он знал, что
это любовь ненравящаяся тем, кому нужна нравиться, и потому не одобрял поведения брата.
Кроме того, он был уверен, что Яшвин уже наверное не находит удовольствия в сплетне и скандале, а понимает
это чувство
как должно, то есть знает и верит, что
любовь эта — не шутка, не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Вронский не говорил с ним о своей
любви, но знал, что он всё знает, всё понимает
как должно, и ему приятно было видеть
это по его глазам.
Для Константина народ был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную
любовь к мужику, всосанную им,
как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он,
как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости
этих людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Он не верит и в мою
любовь к сыну или презирает (
как он всегда и подсмеивался), презирает
это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю
как самая позорная, гадкая женщина, —
это он знает и знает, что я не в силах буду сделать
этого».
Эти припадки ревности, в последнее время всё чаще и чаще находившие на нее, ужасали его и,
как он ни старался скрывать
это, охлаждали его к ней, несмотря на то, что он знал, что причина ревности была
любовь к нему.
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда
любовь его была сильнее, он мог, если бы сильно захотел
этого, вырвать
эту любовь из своего сердца, но теперь, когда,
как в
эту минуту, ему казалось, что он не чувствовал
любви к ней, он знал, что связь его с ней не может быть разорвана.
Ничего, казалось, не было необыкновенного в том, что она сказала, но
какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила
это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и
любовь к нему, в которую он не мог не верить и которая душила его счастьем.
И Левина охватило новое чувство
любви к
этому прежде чуждому ему человеку, старому князю, когда он смотрел,
как Кити долго и нежно целовала его мясистую руку.
— Нисколько, — сказал он, — позволь. Ты не можешь видеть своего положения,
как я. Позволь мне сказать откровенно свое мнение. — Опять он осторожно улыбнулся своею миндальною улыбкой. — Я начну сначала: ты вышла замуж за человека, который на двадцать лет старше тебя. Ты вышла замуж без
любви или не зная
любви.
Это была ошибка, положим.
Ей казалось, что он, зная
это, скорее может разлюбить ее; а она ничего так не боялась теперь, хотя и не имела к тому никаких поводов,
как потерять его
любовь.
Первая
эта их ссора произошла оттого, что Левин поехал на новый хутор и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею дорогой и заблудился. Он ехал домой, только думая о ней, о ее
любви, о своем счастьи, и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность к ней. Он вбежал в комнату с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то, с
каким он приехал к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.
Он не мог теперь никак примирить свое недавнее прощение, свое умиление, свою
любовь к больной жене и чужому ребенку с тем, что теперь было, то есть с тем, что,
как бы в награду зa всё
это, он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому не нужный и всеми презираемый.
— Но, друг мой, не отдавайтесь
этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и
любовь, — сказала она и, подняв глаза к небу, начала молиться,
как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
Во время разлуки с ним и при том приливе
любви, который она испытывала всё
это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком,
каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким,
как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что
это!
Как худо его лицо,
как коротки его волосы!
Как длинны руки!
Как изменился он с тех пор,
как она оставила его! Но
это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Аннушка была, очевидно, очень рада приезду барыни и без умолку разговаривала. Долли заметила, что ей хотелось высказать свое мнение насчет положения барыни, в особенности насчет
любви и преданности графа к Анне Аркадьевне, но Долли старательно останавливала ее,
как только та начинала говорить об
этом.
— Для тебя, для других, — говорила Анна,
как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для меня… Ты пойми, я не жена; он любит меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же я поддержу его
любовь? Вот
этим?
Как она ни старалась, она не могла любить
эту девочку, а притворяться в
любви она не могла.
Хотя она бессознательно (
как она действовала в
это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство
любви к себе, и хотя она знала, что она достигла
этого, насколько
это возможно в отношении к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она,
как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина),
как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял
эти слова не одними устами. Теперь, в
эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё
это теперь,
как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться,
как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою
любовь?
— Чего я могу хотеть? Я могу хотеть только того, чтобы вы не покинули меня,
как вы думаете, — сказала она, поняв всё то, чего он не досказал. — Но
этого я не хочу,
это второстепенно. Я хочу
любви, а ее нет. Стало быть, всё кончено!