Неточные совпадения
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из
тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не
решив вопроса: будет или не будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в
том, что ему будет отказано.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав,
решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для
того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было
решить то дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
— Я не знаю, — отвечал он, не думая о
том, что говорит. Мысль о
том, что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы,
то он опять уедет ничего не
решив, пришла ему, и он решился возмутиться.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не
то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что
решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо
решить…
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем
те люди, которые презирали его. Он не был виноват в
том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его»,
решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь
решил про себя, что, для
того чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять себе роскоши.
Обдумав всё, полковой командир
решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго не мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о
том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
Алексей Александрович ничего особенного и неприличного не нашел в
том, что жена его сидела с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно разговаривала; но он заметил, что другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он
решил, что нужно сказать об этом жене.
В этот день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и
та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он мог поспеть, но если он поедет к Брянскому,
то он только так приедет, и приедет, когда уже будет весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него и потому
решил ехать дальше, приказав кучеру не жалеть тройки.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он
решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он
решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме
того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Но в семье она — и не для
того только, чтобы показывать пример, а от всей души — строго исполняла все церковные требования, и
то, что дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она
решила совершить это теперь, летом.
После долгих споров дело
решили тем, чтобы мужикам принять эти одиннадцать стогов, считая по пятидесяти возов, на свою долю, а на господскую долю выделять вновь.
Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала рассказывать проступок, сделанный Сережей, но Анна не слушала ее; она думала о
том, возьмет ли она ее с собою. «Нет, не возьму, —
решила она. — Я уеду одна, с сыном».
Раз
решив сам с собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере, на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать ни зависти к Серпуховскому, ни досады на него за
то, что он, приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это,
решил, что такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме
того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о
том, что
то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как у мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо
решить. И ему казалось, что эту задачу можно
решить и должно попытаться это сделать.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности
того, что она зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он
решил, что поедет.
Это было одно из
того, что он
решил сказать ей. Он решился сказать ей с первых же дней две вещи —
то, что он не так чист, как она, и другое — что он неверующий. Это было мучительно, но он считал, что должен сказать и
то и другое.
Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он
решил, что так должно; но он не дал себе отчета о
том, как это может подействовать, он не перенесся в нее.
Алексей Александрович
решил, что поедет в Петербург и увидит жену. Если ее болезнь есть обман,
то он промолчит и уедет. Если она действительно больна при смерти и желает его видеть пред смертью,
то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний долг, если приедет слишком поздно.
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что
то, что он легко и ясно мог
решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением
той грубой силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
— Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. Но вопрос о
том, может ли или не может жена принять кого-нибудь, она
решит сама.
Она
решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина за
то, что он никак не мог серьезно ответить ей, согласен ли он на это или нет.
Портрет Анны, одно и
то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны,
решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Еще бывши женихом, он был поражен
тою определенностью, с которою она отказалась от поездки за границу и
решила ехать в деревню, как будто она знала что-то такое, что нужно, и кроме своей любви могла еще думать о постороннем.
Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в
том чувстве, которое он испытывал, он
решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила к больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
С
той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только
того, чтоб он оставил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам
решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки
тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
Старший брат, всегда уважавший суждения меньшего, не знал хорошенько, прав ли он или нет, до
тех пор, пока свет не
решил этого вопроса; сам же, с своей стороны, ничего не имел против этого и вместе с Алексеем пошел к Анне.
Она приехала с намерением пробыть два дня, если поживется. Но вечером же, во время игры, она
решила, что уедет завтра.
Те мучительные материнские заботы, которые она так ненавидела дорогой, теперь, после дня проведенного без них, представлялись ей уже в другом свете и тянули ее к себе.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в
то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и
решила, что завтра непременно уедет.
Так как мужу надо было ехать встречать кого-то по службе, а жене в концерт и публичное заседание юго-восточного комитета,
то надо было много
решить и обдумать.
— Обещание дано было прежде. И я полагал, что вопрос о сыне
решал дело. Кроме
того, я надеялся, что у Анны Аркадьевны достанет великодушия… — с трудом, трясущимися губами, выговорил побледневший Алексей Александрович.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о
том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на слова горничной,
то, значит, он еще любит. Если же нет,
то, значит, всё конечно, и тогда я
решу, что мне делать!..»
Она смутно
решила себе в числе
тех планов, которые приходили ей в голову, и
то, что после
того, что произойдет там на станции или в именьи графини, она поедет по Нижегородской дороге до первого города и останется там.
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья,
то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это были мысли, которые ничего не могли
решить. Одно несомненно можно было видеть — это
то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на
то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.