Неточные совпадения
— Я сейчас
приехал, и очень хотелось тебя видеть, — отвечал Левин, застенчиво и вместе с
тем сердито и беспокойно оглядываясь вокруг.
Когда Облонский спросил у Левина, зачем он собственно
приехал, Левин покраснел и рассердился на себя за
то, что покраснел, потому что он не мог ответить ему: «я
приехал сделать предложение твоей свояченице», хотя он
приехал только за этим.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для
того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить
то дело, для которого он
приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть…
приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже
приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить
то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда
то, что никто не делает.
— Да, — сказал Левин медленно и взволнованно. — Ты прав, я дик. Но только дикость моя не в
том, что я уехал, а в
том, что я теперь
приехал. Теперь я
приехал…
— Да нехорошо. Ну, да я о себе не хочу говорить, и к
тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же
приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он
приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с
тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
Теперь она верно знала, что он затем и
приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За
то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на
то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только
приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до
того,
приедет или не
приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
И, благодаря этому обстоятельству, она не исполнила сказанного мужу,
то есть не забыла, что
приедет золовка.
Она, как часто бывает, глядя на часы, ждала ее каждую минуту и пропустила именно
ту, когда гостья
приехала, так что не слыхала звонка.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он
приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил,
тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила
то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить,
то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты
приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
Весь день этот Анна провела дома,
то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии,
приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «
Приезжай, Бог милостив», писала она.
— Как хорошо, что вы
приехали во время, — сказал он ей, обнимая ее талию, — а
то, что зa манера опаздывать.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи
то же, что было. Я тогда
приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не
приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной
того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
После графини Лидии Ивановны
приехала приятельница, жена директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь
приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на
то, чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
Вслед за доктором
приехала Долли. Она знала, что в этот день должен быть консилиум, и, несмотря на
то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря на
то, что у ней было много своего горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за
то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы,
приехав на вечер, где она думала встретить его, a его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
— И так задаром лес взяли, — сказал он. — Поздно он ко мне
приехал, а
то я бы цену назначил.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было
то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за
то, что он не
приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о
том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
В этот день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и
та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он мог поспеть, но если он поедет к Брянскому,
то он только так
приедет, и
приедет, когда уже будет весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него и потому решил ехать дальше, приказав кучеру не жалеть тройки.
Он
приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о
том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
— Подайте чаю да скажите Сереже, что Алексей Александрович
приехал. Ну, что, как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы у меня не были; посмотрите, как на балконе у меня хорошо, — говорила она, обращаясь
то к
тому,
то к другому.
Сергей Иванович Кознышев хотел отдохнуть от умственной работы и, вместо
того чтоб отправиться по обыкновению за границу,
приехал в конце мая в деревню к брату.
В
то время как Степан Аркадьич
приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
В конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в
том, что не обдумал всего, и обещал
приехать при первой возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
В
то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не
приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Ей хотелось спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо, чтобы он
приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни
того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
Раз решив сам с собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере, на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать ни зависти к Серпуховскому, ни досады на него за
то, что он,
приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
— Я очень рад, что вы
приехали, — сказал он, садясь подле нее, и, очевидно желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался. Несмотря на
то, что, готовясь к этому свиданью, она учила себя презирать и обвинять его, она не знала, что сказать ему, и ей было жалко его. И так молчание продолжалось довольно долго. — Сережа здоров? — сказал он и, не дожидаясь ответа, прибавил: — я не буду обедать дома нынче, и сейчас мне надо ехать.
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я
то же, что я была, что я сказала вам тогда, и
приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.
К этому еще присоединилось присутствие в тридцати верстах от него Кити Щербацкой, которую он хотел и не мог видеть, Дарья Александровна Облонская, когда он был у нее, звала его
приехать:
приехать с
тем, чтобы возобновить предложение ее сестре, которая, как она давала чувствовать, теперь примет его.
Когда он, в
тот же вечер, как
приехал домой, сообщил приказчику свои планы, приказчик с видимым удовольствием согласился с
тою частью речи, которая показывала, что всё делаемое до сих пор было вздор и невыгодно.
И
то, что это я, Костя Левин,
тот самый, который
приехал на бал в черном галстуке и которому отказала Щербацкая и который так сам для себя жалок и ничтожен, — это ничего не доказывает.
Приказчик, ездивший к купцу,
приехал и привез часть денег за пшеницу. Условие с дворником было сделано, и по дороге приказчик узнал, что хлеб везде застоял в поле, так что неубранные свои 160 копен было ничто в сравнении с
тем, что было у других.
— Ну, вот вам и гости
приехали, не скучно будет, — сказала Агафья Михайловна, вставая и направляясь к двери. Но Левин перегнал ее. Работа его не шла теперь, и он был рад какому бы
то ни было гостю.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас.
Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности
того, что она зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
Эти два обстоятельства были: первое
то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и
то, что он не
приехал к ним и не дал энать о себе, с
теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне, хотя отчасти,
те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения твои были справедливы, я не беру и никогда не возьму на себя судить
ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это,
приезжай к жене.
Потом
приехали родные, и начался
тот блаженный сумбур, из которого Левин не выходил до другого дня своей свадьбы.
Только когда в этот вечер он
приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял
ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся
тому, что он сделал.
Алексей Александрович решил, что поедет в Петербург и увидит жену. Если ее болезнь есть обман,
то он промолчит и уедет. Если она действительно больна при смерти и желает его видеть пред смертью,
то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний долг, если
приедет слишком поздно.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не
приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и
то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Я очень благодарен за твое доверие ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он говорил по-русски и говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. — И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как он едет,
то и нет никакой надобности графу Вронскому
приезжать сюда. Впрочем…
«Никакой надобности, — подумала она, —
приезжать человеку проститься с
тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
— Да, да… именно… — вздыхая говорил Облонский. — Я затем и
приехал.
То есть не собственно затем… Меня сделали камергером, ну, надо было благодарить. Но, главное, надо устроить это.