Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной,
а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить
по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Она видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни
по улицам, многие не приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их
дело,
а не родителей.
«Ведь всё это было и прежде; но отчего я не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче?
А в самом
деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка,
а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги
по христианству и добродетели».
— Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. —
А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный
день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром
по морозцу гулять.
А?
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!…
А как
дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, —
а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину,
а он дал мне
по двести рублей.
—
По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное,
а не от сердца. Какое мне
дело было до чужого человека? И вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Да что ж!
По нашему до Петрова
дня подождать.
А вы раньше всегда косите. Что ж, Бог даст, травы добрые. Скотине простор будет.
После долгих споров
дело решили тем, чтобы мужикам принять эти одиннадцать стогов, считая
по пятидесяти возов, на свою долю,
а на господскую долю выделять вновь.
Уже раз взявшись за это
дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это
дело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более
по этому вопросу того, что так часто случалось с ним
по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «
А Кауфман,
а Джонс,
а Дюбуа,
а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я
по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете.
А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли,
дела! Всё это песчинки.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка,
а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я не лгу
по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый
день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
Теперь, когда лошади нужны были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это было затруднительно для Левина, но
по долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку, были для нее очень важны;
а денежные
дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положении, чувствовались Левиными как свои собственные.
Так что
по тому, как он повел
дела, было ясно, что он не расстроил,
а увеличил свое состояние.
Теперь, присутствуя на выборах и участвуя в них, он старался также не осуждать, не спорить,
а сколько возможно понять то
дело, которым с такою серьезностью и увлечением занимались уважаемые им честные и хорошие люди. С тех пор как он женился, Левину открылось столько новых, серьезных сторон, прежде,
по легкомысленному к ним отношению, казавшихся ничтожными, что и в
деле выборов он предполагал и искал серьезного значения.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда,
по самым верным расчетам людей знающих эти
дела, Кити должна была родить;
а она всё еще носила, и ни
по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
― Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое,
а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего
дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами,
а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию,
а девочку взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
— Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит? Вчера я был у него
по делу сестры и просил решительного ответа. Он не дал мне ответа и сказал, что подумает,
а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
— Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное
дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны,
а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и
по науке и
по здравому смыслу, в государственных
делах, в особенности в
деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное
дело в церкви, ну они вынули
по копейке и дали.
А на что — они сами не знают.