Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите,
после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве
это возможно? Скажите же, разве
это возможно? — повторяла она, возвышая голос. —
После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Эге! Да ты, я вижу, опять в новой фазе, в консервативной, — сказал Степан Аркадьич. — Но, впрочем,
после об
этом.
— Ах, об
этом тоже поговорим
после, — опять до ушей покраснев, сказал Левин.
— Ну,
этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, —
это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью,
после того как брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали вместе и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что каждый думает только о своем, и одному до другого нет дела. Облонский уже не раз испытывал
это случающееся
после обеда крайнее раздвоение вместо сближения и знал, что надо делать в
этих случаях.
Она, счастливая, довольная
после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на
эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Анна первое время избегала, сколько могла,
этого света княгини Тверской, так как он требовал расходов выше ее средств, да и по душе она предпочитала первый; но
после поездки в Москву сделалось наоборот.
— Что ж вы не приехали обедать? — сказала она ему. — Удивляюсь
этому ясновиденью влюбленных, — прибавила она с улыбкой, так, чтоб он один слышал: — она не была. Но приезжайте
после оперы.
Вронский смотрел на Анну и с замиранием сердца ждал, что она скажет. Он вздохнул как бы
после опасности, когда она выговорила
эти слова.
Но и
после, и на другой и на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность
этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать всё, что было в ее душе.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об
этом думать;
после, когда я буду спокойнее». Но
это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя
эти мысли.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим
после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как
это могло огорчать меня. То же будет и с
этим горем. Пройдет время, и я буду к
этому равнодушен».
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу
после жаркого. — Я к тебе точно с парохода
после шума и тряски на тихий берег вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в
этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на рабочего.
— Ну, полно! — сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не сказали сейчас же
после продажи: «
это гораздо дороже стоит»? А покуда продают, никто не дает… Нет, я вижу у тебя есть зуб против
этого несчастного Рябинина.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче
после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли
это нынче или нет, и не знал, как узнать
это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как
это сделать.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад.
Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся
после их разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
Подробности
эти Вронский узнал уже
после, теперь же он видел только то, что прямо под ноги, куда должна стать Фру-Фру, может попасть нога или голова Дианы.
Но
это он понял гораздо
после.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас
после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в
этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Всё
это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал
этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре
этом не было ничего особенного, но никогда
после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей
этой короткой сцены.
Когда
после того, как Махотин и Вронский перескочили большой барьер, следующий офицер упал тут же на голову и разбился замертво и шорох ужаса пронесся по всей публике, Алексей Александрович видел, что Анна даже не заметила
этого и с трудом поняла, о чем заговорили вокруг.
После же раздражительного разговора с братом он опять вспомнил
это намерение.
— Что? о вчерашнем разговоре? — сказал Левин, блаженно щурясь и отдуваясь
после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить, какой
это был вчерашний разговор.
После долгих споров дело решили тем, чтобы мужикам принять
эти одиннадцать стогов, считая по пятидесяти возов, на свою долю, а на господскую долю выделять вновь.
Положим, я вызову на дуэль, — продолжал про себя Алексей Александрович, и, живо представив себе ночь, которую он проведет
после вызова, и пистолет, на него направленный, он содрогнулся и понял, что никогда он
этого не сделает, — положим, я вызову его па дуэль.
Одна мысль
эта так раздражала Алексея Александровича, что, только представив себе
это, он замычал от внутренней боли и приподнялся и переменил место в карете и долго
после того, нахмуренный, завертывал свои зябкие и костлявые ноги пушистым пледом.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне
после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы
это делаете?
Вронский хотел сказать, что
после неизбежной, по его мнению, дуэли
это не могло продолжаться, но сказал другое.
― Я решительно не понимаю его, ― сказал Вронский. ― Если бы
после твоего объяснения на даче он разорвал с тобой, если б он вызвал меня на дуэль… но
этого я не понимаю: как он может переносить такое положение? Он страдает,
это видно.
— Я
это самое сделал
после того, как мне объявлен был ею же самой мой позор; я оставил всё по старому.
Сани у
этого извозчика были высокие, ловкие, такие, на каких Левин уже
после никогда не ездил, и лошадь была хороша и старалась бежать, но не двигалась с места.
Вернувшись домой
после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком на диван, сложив руки и положив на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то
это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича на полу пред кроватью.
Ошибка, сделанная Алексеем Александровичем в том, что он, готовясь на свидание с женой, не обдумал той случайности, что раскаяние ее будет искренно и он простит, а она не умрет, —
эта ошибка через два месяца
после его возвращения из Москвы представилась ему во всей своей силе.
Он сказал
это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же подумал, что, какие бы ни были слова, достоинства не могло быть в его положении. И
это он увидал по сдержанной, злой и насмешливой улыбке, с которой Бетси взглянула на него
после его фразы.
— Но я повторяю:
это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не своего мужа.
Это несчастие; но
это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил
это. — Он останавливался
после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. —
Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить с своим мужем? Желаешь ли ты
этого? Желает ли он
этого?
—
Это правда, — говорила она, бледнея всё более и более и обнимая его голову. Всё-таки что-то ужасное есть в
этом после всего, что было.
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла поспеть к
этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что
после поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу.
Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет
после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак не мог серьезно ответить ей, согласен ли он на
это или нет.
Это соображение было тем более удобно, что молодые ехали тотчас
после свадьбы в деревню, где вещи большого приданого не будут нужны.
Действительно,
это был Голенищев, товарищ Вронского по Пажескому Корпусу. Голенищев в корпусе принадлежал к либеральной партии, из корпуса вышел гражданским чином и нигде не служил. Товарищи совсем разошлись по выходе из корпуса и встретились
после только один раз.
Воспоминание обо всем, что случилось с нею
после болезни: примирение с мужем, разрыв, известие о ране Вронского, его появление, приготовление к разводу, отъезд из дома мужа, прощанье с сыном — всё
это казалось ей горячечным сном, от которого она проснулась одна с Вронским за границей.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо
этот,
после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Портрет Анны, одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только
после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что
это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
На каждом шагу он испытывал то, что испытывал бы человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру,
после того как он бы сам сел в
эту лодочку.
Никогда он с такою силой
после уже не чувствовал
этого, но в
этот первый раз он долго не мог опомниться.
Гостиница
эта уже пришла в
это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность
этой гостиницы — произвели на Левиных
после их молодой жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
После их разговора о религии, когда они были еще женихом и невестой, ни он, ни она никогда не затевали разговора об
этом, но она исполняла свои обряды посещения церкви, молитвы всегда с одинаковым спокойным сознанием, что
это так нужно.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились
этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
После обеда однако Кити встала и пошла, как всегда, с работой к больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно улыбнулся, когда она сказала, что была больна. В
этот день он беспрестанно сморкался и жалобно стонал.
Был один университетский товарищ, с которым он сблизился
после и с которым он мог бы поговорить о личном горе; но товарищ
этот был попечителем в дальнем учебном округе.