Неточные совпадения
Но он чувствовал всю тяжесть своего положения и
жалел жену, детей и себя.
— Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось Бог даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё в доме навынтараты пошло. Детей, сударь,
пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…
— Я
жалею, что сказал тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на волнение меньшого брата. — Я посылал узнать, где он живет, и послал ему вексель его Трубину, по которому я заплатил. Вот что он мне ответил.
— Да, но без шуток, — продолжал Облонский. — Ты пойми, что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда уже дело сделано, — ты пойми, — неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не
пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
Кити встала за столиком и, проходя мимо, встретилась глазами с Левиным. Ей всею душой было жалко его, тем более, что она
жалела его в несчастии, которого сама была причиною. «Если можно меня простить, то простите, — сказал ее взгляд, — я так счастлива».
Обдумывая, что он скажет, он
пожалел о том, что для домашнего употребления, так незаметно, он должен употребить свое время и силы ума; но, несмотря на то, в голове его ясно и отчетливо, как доклад, составилась форма и последовательность предстоящей речи.
— Я знаю, — перебила она его, — как тяжело твоей честной натуре лгать, и
жалею тебя. Я часто думаю, как для меня ты погубил свою жизнь.
В этот день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он мог поспеть, но если он поедет к Брянскому, то он только так приедет, и приедет, когда уже будет весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него и потому решил ехать дальше, приказав кучеру не
жалеть тройки.
— Тогда бы он дурно поступил, и я бы не
жалела его, — отвечала Варенька, очевидно поняв, что дело идет уже не о ней, а о Кити.
Это я всегда знал и всегда видел, хотя и старался,
жалея ее, обманывать себя», — сказал он себе.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не
пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не
жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
— И оставлю! И давно пора, и убирайся к чорту! И очень
жалею, что приехал!
Туровцын разразился громким смехом, и Сергей Иванович
пожалел, что не он сказал это. Даже Алексей Александрович улыбнулся.
Дарья Александровна теперь всею душой уже
жалела его.
Он простил жену и
жалел ее за ее страдания и раскаяние.
Он простил Вронскому и
жалел его, особенно после того, как до него дошли слухи об его отчаянном поступке.
Он
жалел и сына больше, чем прежде, и упрекал себя теперь за то, что слишком мало занимался им.
Они будут правы, говоря притворно-учтивые фразы в присутствии художника и
жалея его и смеясь над ним, когда останутся одни.
Он обвинял доктора,
жалел, что нет московского знаменитого доктора, и Левин понял, что он всё еще надеялся.
Она и про себя рассказывала и про свою свадьбу, и улыбалась, и
жалела, и ласкала его, и говорила о случаях выздоровления, и всё выходило хорошо; стало быть, она знала.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем. Не только в Петербурге у него не было ни одного человека, кому бы он мог высказать всё, что испытывал, кто бы
пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него не было такого человека.
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на лбу; некрасивое желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она
жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую руку и стал целовать ее.
— Не потеря того, чего нет теперь, не это, — продолжал Алексей Александрович. — Я не
жалею. Но я не могу не стыдиться пред людьми за то положение, в котором нахожусь. Это дурно, но я не могу, я не могу.
— Княгиня очень будет
жалеть.
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и
жалел ее. Он чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил...
— Ну вот видите, что я не
жалел болота, — сказал Левин, — только время терять.
— Они с Гришей ходили в малину и там… я не могу даже сказать, что она делала. Тысячу раз
пожалеешь miss Elliot. Эта ни за чем не смотрит, машина… Figurez vous, que la petite… [Представьте себе, что девочка…]
— Чего
жалеть? У старика внуков и так много. Только забота. Ни тебе работать, ни что. Только связа одна.
— Нет, право, я иногда
жалею, что послушалась мама. Как бы хорошо было в деревне! А то я вас всех измучала, и деньги мы тратим…
И, прежде так строго осуждавший ее, он теперь, по какому-то странному ходу мыслей, оправдывал ее и вместе
жалел и боялся, что Вронский не вполне понимает ее.
Он бы должен
пожалеть меня», говорила она, чувствуя, как слезы жалости о себе выступают ей на глаза.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села к лампе и развернула книгу, притворившись спокойною. Надо было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя и, главное, жалости о себе. Ей можно было
жалеть о себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
— Решения, какого-нибудь решения, Алексей Александрович. Я обращаюсь к тебе теперь («не как к оскорбленному мужу», хотел сказать Степан Аркадьич, но, побоявшись испортить этим дело, заменил это словами:) не как к государственному человеку (что̀ вышло не кстати), а просто как к человеку, и доброму человеку и христианину. Ты должен
пожалеть ее, — сказал он.
— Да,
пожалеть ее. Если бы ты ее видел, как я, — я провел всю зиму с нею, — ты бы сжалился над нею. Положение ее ужасно, именно ужасно.
— Очень
жалею, что одно грубое и материальное вам понятно и натурально, — сказала она и вышла из комнаты.
«И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд — всё спасается смертью. Умереть — и он будет раскаиваться, будет
жалеть, будет любить, будет страдать за меня». С остановившеюся улыбкой сострадания к себе она сидела на кресле, снимая и надевая кольца с левой руки, живо с разных сторон представляя себе его чувства после ее смерти.
— Очень
жалею, что ты не хочешь понять, — перебил он ее, с упорством желая высказать свою мысль, — неопределенность состоит в том, что тебе кажется, что я свободен.
«Кити! та самая Кити, в которую был влюблен Вронский, — подумала Анна, — та самая, про которую он вспоминал с любовью. Он
жалеет, что не женился на ней. А обо мне он вспоминает с ненавистью и
жалеет, что сошелся со мной».
«Очень
жалею, что записка не застала меня. Я буду в десять часов», небрежным почерком писал Вронский.
Бросил всё — карьеру, меня, и тут-то она еще не
пожалела его, а нарочно убила его совсем.
Долли была в отчаяньи, ненавидела мужа, презирала,
жалела, решалась развестись, отказать, но кончила тем, что согласилась продать часть своего имения.
— Митюхе (так презрительно назвал мужик дворника), Константин Дмитрич, как не выручить! Этот нажмет, да свое выберет. Он хрестьянина не
пожалеет. А дядя Фоканыч (так он звал старика Платона) разве станет драть шкуру с человека? Где в долг, где и спустит. Ан и не доберет. Тоже человеком.
«А я искал чудес,
жалел, что не видал чуда, которое бы убедило меня. А вот оно чудо, единственно возможное, постоянно существующее, со всех сторон окружающее меня, и я не замечал его!»