Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно
было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у
брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни
с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках
были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея
с золотою кокардой на шляпе, нужно
было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось,
было прекрасно, и
был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Приехав
с утренним поездом в Москву, Левин остановился у своего старшего
брата по матери Кознышева и, переодевшись, вошел к нему в кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для чего он приехал, и просить его совета; но
брат был не один.
Левин хотел сказать
брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел
брата, послушал его разговора
с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон,
с которым
брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их
было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать говорить
с братом о своем решении жениться.
Брат Николай
был родной и старший
брат Константина Левина и одноутробный
брат Сергея Ивановича, погибший человек, промотавший бо̀льшую долю своего состояния, вращавшийся в самом странном и дурном обществе и поссорившийся
с братьями.
Весь день этот Анна провела дома, то
есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела
с Долли и
с детьми. Она только послала записочку к
брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Левин чувствовал, что
брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не
был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не
был виноват в том, что родился
с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел
быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам
с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит
с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване.
Брата не видно
было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его
брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
— Кто я? — еще сердитее повторил голос Николая. Слышно
было, как он быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидал перед собой в дверях столь знакомую и всё-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутоловатую фигуру
брата,
с его большими испуганными глазами.
— Ну, хорошо, хорошо!… Да что ж ужин? А, вот и он, — проговорил он, увидав лакея
с подносом. — Сюда, сюда ставь, — проговорил он сердито и тотчас же взял водку, налил рюмку и жадно
выпил. —
Выпей, хочешь? — обратился он к
брату, тотчас же повеселев.
— Живу один в деревне, как жил прежде, занимаюсь хозяйством, — отвечал Константин,
с ужасом вглядываясь в жадность,
с которою
брат его
пил и
ел, и стараясь скрыть свое внимание.
Константин Левин слушал его, и то отрицание смысла во всех общественных учреждениях, которое он разделял
с ним и часто высказывал,
было ему неприятно теперь из уст
брата.
Потом, вспоминая
брата Николая, он решил сам
с собою, что никогда уже он не позволит себе забыть его,
будет следить за ним и не выпустит его из виду, чтобы
быть готовым на помощь, когда ему придется плохо.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!»
была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз
с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом
с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Узнав все новости, Вронский
с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен
был съездить к
брату, к Бетси и сделать несколько визитов
с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома
с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Связь ее
с этим кругом держалась чрез княгиню Бетси Тверскую, жену ее двоюродного
брата, у которой
было сто двадцать тысяч дохода и которая
с самого появления Анны в свет особенно полюбила ее, ухаживала зa ней и втягивала в свой круг, смеясь над кругом графини Лидии Ивановны.
Но ему стало стыдно за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и
с умиленною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это
был брат.
— Твой
брат был здесь, — сказал он Вронскому. — Разбудил меня, чорт его возьми, сказал, что придет опять. — И он опять, натягивая одеяло, бросился на подушку. — Да оставь же, Яшвин, — говорил он, сердясь на Яшвина, тащившего
с него одеяло. — Оставь! — Он повернулся и открыл глаза. — Ты лучше скажи, что
выпить; такая гадость во рту, что…
Вронский взял письмо и записку
брата. Это
было то самое, что он ожидал, — письмо от матери
с упреками за то, что он не приезжал, и записка от
брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
В то время как скакавшие
были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший
брат Вронского, Александр, полковник
с аксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный,
с красным носом и пьяным, открытым лицом, подошел к нему.
Он теперь, говоря
с братом о неприятной весьма для него вещи, зная, что глаза многих могут
быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил
с братом.
Но, несмотря на свою любовь и уважение к Сергею Ивановичу, Константину Левину
было в деревне неловко
с братом.
Для Сергея Ивановича меньшой
брат его
был славный малый,
с сердцем поставленным хорошо (как он выражался по — французски), но
с умом хотя и довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий. Со снисходительностью старшего
брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но не мог находить удовольствия спорить
с ним, потому что слишком легко разбивал его.
Кроме того, Константину Левину
было в деревне неловко
с братом еще и оттого, что в деревне, особенно летом, Левин бывал постоянно занят хозяйством, и ему не доставало длинного летнего дня, для того чтобы переделать всё, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал.
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая
с выспевающими семенами трава
была почти по пояс на заливном месте.
Личное дело, занимавшее Левина во время разговора его
с братом,
было следующее: в прошлом году, приехав однажды на покос и рассердившись на приказчика, Левин употребил свое средство успокоения — взял у мужика косу и стал косить.
— Ну, иди, иди, и я сейчас приду к тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, глядя на
брата. — Иди же скорей, — прибавил он улыбаясь и, собрав свои книги, приготовился итти. Ему самому вдруг стало весело и не хотелось расставаться
с братом. — Ну, а во время дождя где ты
был?
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня
с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее
брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он
ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «
ешь сама, вместе
будем есть… вместе».
Левин любил своего
брата, но
быть с ним вместе всегда
было мученье.
Теперь же, когда Левин, под влиянием пришедшей ему мысли и напоминания Агафьи Михайловны,
был в неясном, запутанном состоянии, ему предстоящее свидание
с братом показалось особенно тяжелым.
Вместо гостя веселого, здорового, чужого, который, он надеялся, развлечет его в его душевной неясности, он должен
был видеться
с братом, который понимает его насквозь, который вызовет в нем все самые задушевные мысли, заставит его высказаться вполне.
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он
с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина
были самые разнообразные, но конец всех мыслей
был один: смерть.
И смерть эта, которая тут, в этом любимом
брате,
с просонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то Бога, то чорта,
была совсем не так далека, как ему прежде казалось.
— Поэтому для обрусения инородцев
есть одно средство — выводить как можно больше детей. Вот мы
с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
Левин
был несогласен ни
с Песцовым, ни
с братом, который как-то по своему и признавал и не признавал значение русской общины.
Она вполне угадала и выразила его дурно выраженную мысль. Левин радостно улыбнулся: так ему поразителен
был этот переход от запутанного многословного спора
с Песцовым и
братом к этому лаконическому и ясному, без слов почти, сообщению самых сложных мыслей.
Но Левину неприятны
были эти слова Дарьи Александровны. Она не могла понять, как всё это
было высоко и недоступно ей, и она не должна
была сметь упоминать об этом. Левин простился
с ними, но, чтобы не оставаться одному, прицепился к своему
брату.
Еще более он
был во глубине души несогласен
с тем, что ей нет дела до той женщины, которая
с братом, и он
с ужасом думал о всех могущих встретиться столкновениях.
Левин должен
был согласиться, и, оправившись и совершенно забыв уже про Марью Николаевну, он опять
с Кити пошел к
брату.
Если бы Левин
был теперь один
с братом Николаем, он бы
с ужасом смотрел на него и еще
с большим ужасом ждал, и больше ничего бы не умел сделать.
Левин знал
брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче
было жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не
было законное, совершившееся путем той же мысли, но
было только временное, корыстное,
с безумною надеждой исцеления.
То чувство смерти, которое
было вызвано во всех его прощанием
с жизнью в ту ночь, когда он призвал
брата,
было разрушено.
Окончив курсы в гимназии и университете
с медалями, Алексей Александрович
с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и
с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни
с кем дружеских отношений.
Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Вронский при
брате говорил, как и при всех, Анне вы и обращался
с нею как
с близкою знакомой, но
было подразумеваемо, что
брат знает их отношения, и говорилось о том, что Анна едет в имение Вронского.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь
была неумолима к ней за то, что она
была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену
брата. Ему казалось, что она не бросит камня и
с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
Зная, что что-то случилось, но не зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь узнать что-нибудь, пошел в ложу
брата. Нарочно выбрав противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся
с бывшим полковым командиром своим, говорившим
с двумя знакомыми. Вронский слышал, как
было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Старая графиня, мать Вронского, со своими стальными букольками,
была в ложе
брата. Варя
с княжной Сорокиной встретились ему в коридоре бель-этажа.
После обеда Сергей Иванович сел со своею чашкой кофе у окна в гостиной, продолжая начатый разговор
с братом и поглядывая на дверь, из которой должны
были выйти дети, собиравшиеся за грибами.
— То
есть как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя
с другими, особенно
с братом, я чувствую, что я плох.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем не князя, а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке,
с длинными концами лент назади. Это
был Васенька Весловский, троюродный
брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Когда Левин со Степаном Аркадьичем пришли в избу мужика, у которого всегда останавливался Левин, Весловский уже
был там. Он сидел в средине избы и, держась обеими руками зa лавку,
с которой его стаскивал солдат,
брат хозяйки, за облитые тиной сапоги, смеялся своим заразительно-веселым смехом.