Неточные совпадения
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том,
как Прохор Бога забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы
лошадь купить,
пьет без просыпу и жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
В эти последние дни он сам не ездил на проездку, а поручил тренеру и теперь решительно не знал, в
каком состоянии пришла и
была его
лошадь.
Волнение
лошади сообщилось и Вронскому; он чувствовал, что кровь приливала ему к сердцу и что ему так же,
как и
лошади, хочется двигаться, кусаться;
было и страшно и весело.
Он
был,
как и всегда, спокоен и важен и сам держал за оба повода
лошадь, стоя пред нею.
Многие из скачущих
были впереди, многие сзади,
как вдруг Вронский услыхал сзади себя по грязи дороги звуки галопа
лошади, и его обогнал Махотин на своем белоногом, лопоухом Гладиаторе.
Она перелетела ее,
как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не
поспев за движением
лошади, он, сам не понимая
как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло.
Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни.
Как ни жалко
было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и ног
лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах и ступицах.
Был уже шестой час и потому, чтобы
поспеть во-время и вместе с тем не ехать на своих
лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать
как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета
была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
Другое немножко неприятное
было то, что новый начальник,
как все новые начальники, имел уж репутацию страшного человека, встающего в 6 часов утра, работающего
как лошадь и требующего такой же работы от подчиненных.
Сани у этого извозчика
были высокие, ловкие, такие, на
каких Левин уже после никогда не ездил, и
лошадь была хороша и старалась бежать, но не двигалась с места.
Левину
было досадно и то, что ему помешали стрелять, и то, что увязили его
лошадей, и то, главное, что, для того чтобы выпростать
лошадей, отпречь их, ни Степан Аркадьич, ни Весловский не помогали ему и кучеру, так
как не имели ни тот, ни другой ни малейшего понятия, в чем состоит запряжка.
Он слышал,
как его
лошади жевали сено, потом
как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал,
как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал,
как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом
как мальчик расспрашивал, кого
будут ловить эти собаки, и
как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и
будут палить из ружей, и
как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно
было ржание
лошадей и каркание бекаса.
Теперь, когда
лошади нужны
были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это
было затруднительно для Левина, но по долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома
лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку,
были для нее очень важны; а денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положении, чувствовались Левиными
как свои собственные.
Дарья Александровна подошла к остановившемуся шарабану и холодно поздоровалась с княжной Варварой. Свияжский
был тоже знакомый. Он спросил,
как поживает его чудак-приятель с молодою женой, и, осмотрев беглым взглядом непаристых
лошадей и с заплатанными крыльями коляску, предложил дамам ехать в шарабане.
— Красавчика (это
была лошадь, левая дышловая, приведенная из деревни) перековали, а всё хромает, — сказал он. —
Как прикажете?
Левина уже не поражало теперь,
как в первое время его жизни в Москве, что для переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно
было запрягать в тяжелую карету пару сильных
лошадей, провезти эту карету по снежному месиву четверть версты и стоять там четыре часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
Анекдот Степана Аркадьича
был тоже очень забавен. Левин рассказал свой анекдот, который тоже понравился. Потом зашла речь о
лошадях, о бегах нынешнего дня и о том,
как лихо Атласный Вронского выиграл первый приз. Левин не заметил,
как прошел обед.
Он оделся и, пока закладывали
лошадей, так
как извозчиков еще не
было, опять вбежал в спальню и не на цыпочках, а на крыльях,
как ему казалось. Две девушки озабоченно перестанавливали что-то в спальне. Кити ходила и вязала, быстро накидывая петли, и распоряжалась.
Как бы пробудившись от сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал сытую
лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто
был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже
будут другие.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб
лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так,
как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови
были черные — признак породы в человеке, так,
как черная грива и черный хвост у белой
лошади.
Нам должно
было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби.
Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие
напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там
есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно,
как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда
лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы,
как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что
было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне
было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою,
какой была некогда и, верно,
будет когда-нибудь опять.
В ней
было много породы… порода в женщинах,
как и в
лошадях, великое дело; это открытие принадлежит юной Франции.