Неточные совпадения
— Мы
тебя давно ждали, —
сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и выпустив руку Левина, как бы этим показывая,
что тут опасности кончились. — Очень, очень рад
тебя видеть, — продолжал он. —
Ну,
что ты? Как? Когда приехал?
—
Ну, хорошо. Понято, —
сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот
что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Ну, этого я не понимаю, —
сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то,
что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем,
что он есть…
Ты знаешь,
что он сделал…
—
Ну что ж, едем? — спросил он. — Я всё о
тебе думал, и я очень рад,
что ты приехал, —
сказал он, с значительным видом глядя ему в глаза.
—
Ну, в «Англию», —
сказал Степан Аркадьич, выбрав «Англию» потому,
что там он, в «Англии», был более должен,
чем в «Эрмитаже». Он потому считал нехорошим избегать этой гостиницы. — У
тебя есть извозчик?
Ну и прекрасно, а то я отпустил карету.
— Еще бы!
Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, —
сказал Степан Аркадьич. —
Ну, так дай
ты нам, братец
ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с кореньями….
—
Что ты! Вздор какой! Это ее манера….
Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] —
сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо.
Ну как же
ты не дик?
Чем же объяснить то,
что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о
тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно:
ты делаешь всегда то,
что никто не делает.
—
Ну что же
ты скажешь мне? —
сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя,
что на лице его дрожат все мускулы. — Как
ты смотришь на это?
— Нет,
ты точно думаешь,
что это возможно? Нет,
ты скажи всё,
что ты думаешь!
Ну, а если, если меня ждет отказ?… И я даже уверен….
—
Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то,
что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем.
Ну, пойдем, я
тебя проведу в твою комнату, —
сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада,
что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
— А,
ты так? —
сказал он. —
Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой.
Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому
что он не подлец.
— Вот он! —
сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. —
Ну, я рад,
что тебе удалось, —
сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти,
что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как
ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота тем хороша,
что имеешь дело с природой.
Ну,
что зa прелесть эта стальная вода! —
сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
—
Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо,
сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то,
что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как
ты находишь неважным,
что тот народ, который
ты любишь, как
ты уверяешь…
—
Ну, так
что ты хочешь
сказать?
—
Ну, вот и он! — вскрикнул полковой командир. — А мне
сказал Яшвин,
что ты в своем мрачном духе.
―
Ну,
ну, так
что ты хотел
сказать мне про принца? Я прогнала, прогнала беса, ― прибавила она. Бесом называлась между ними ревность. ― Да, так
что ты начал говорить о принце? Почему
тебе так тяжело было?
—
Ну как не грех не прислать
сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло,
что это
ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад
тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
—
Ну,
скажи же, пожалуйста,
что ты делал за границей? где был? —
сказал Степан Аркадьич, когда мужик вышел.
—
Ну что, видел
ты его? —
сказал Алексей Александрович с ядовитою усмешкой.
—
Ну, Костя, теперь надо решить, —
сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос.
Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы в улыбку. — Я решил, но боюсь,
что ты не изъявишь согласия.
—
Ну что тебе за охота? —
сказала Кити.
—
Ну,
что ты скажешь про папа? — спросила Кити. —
Что же и он плох, потому
что ничего не делал для общего дела?
—
Ну,
что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому
сказать приветствие. — Мы вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были в Москве. —
Ну, Таня, вот
тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как
ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
—
Ну что за охота спать! —
сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, —
что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
—
Ну, так я
тебе скажу: то,
что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то,
что я получаю больше столоначальника и
что Мальтус получает больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на
чем не основанное отношение общества к этим людям, и мне кажется,
что тут зависть…
—
Что ты, с ума сошел? — с ужасом вскрикнула Долли. —
Что ты, Костя, опомнись! — смеясь
сказала она. —
Ну, можешь итти теперь к Фанни, —
сказала она Маше. — Нет, уж если хочешь
ты, то я
скажу Стиве. Он увезет его. Можно
сказать,
что ты ждешь гостей. Вообще он нам не к дому.
—
Ты смотришь на меня, —
сказала она, — и думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении?
Ну, и
что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь,
что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. —
сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
— Да, да, — отвернувшись и глядя в открытое окно,
сказала Анна. — Но я не была виновата. И кто виноват?
Что такое виноват? Разве могло быть иначе?
Ну, как
ты думаешь? Могло ли быть, чтобы
ты не была жена Стивы?
Ну, так
что же он
сказал тебе? — повторила она.
—
Ну, не будем, — поспешила
сказать Дарья Александровна, заметив выражение страдания на лице Анны. — Я только вижу,
что ты слишком мрачно смотришь.
― А я не знала,
что вы здесь, ―
сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже радуясь,
что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор. ―
Ну,
что Кити? Я обедаю у вас нынче. Вот
что, Арсений, ― обратилась она к мужу, ―
ты возьмешь карету…
—
Ты только
что приехал? ―
сказал Облонский, быстро подходя к ним. — Здорово. Пил водку?
Ну, пойдем.
―
Ну,
что? Как
тебе нравится наш храм праздности? ―
сказал князь, взяв его под руку. ― Пойдем, пройдемся.
—
Ну,
что? Я говорил
тебе, —
сказал ему Степан Аркадьич, видя,
что Левин был совершенно побежден.
—
Ну,
ты не скучала? —
сказал он, оживленно и весело подходя к ней.
Что за страшная страсть — игра!
—
Ну,
скажи,
что я должен делать, чтобы
ты была покойна? Я всё готов сделать для того, чтобы
ты была счастлива, — говорил он, тронутый ее отчаянием, —
чего же я не сделаю, чтоб избавить
тебя от горя какого-то, как теперь, Анна! —
сказал он.
— Ничего, ничего! —
сказала она. — Я сама не знаю: одинокая ли жизнь, нервы…
Ну, не будем говорить.
Что ж бега?
ты мне не рассказал, — спросила она, стараясь скрыть торжество победы, которая всё-таки была на ее стороне.
—
Ну,
что ты делаешь? —
сказал Сергей Иванович, отставая от других и ровняясь с братом.
—
Ну, я рада,
что ты начинаешь любить его, —
сказала Кити мужу, после того как она с ребенком у груди спокойно уселась на привычном месте. — Я очень рада. А то это меня уже начинало огорчать.
Ты говорил,
что ничего к нему не чувствуешь.