Неточные совпадения
— Ты
помнишь детей, чтоб играть с ними, а я
помню и знаю, что они погибли теперь, — сказала она видимо одну из фраз, которые она за эти три дня
не раз говорила себе.
— Я
помню про детей
и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама
не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Сам Левин
не помнил своей матери,
и единственная сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного
и честного семейства, которой он был лишен смертью отца
и матери.
Он решительно
не помнил этого, но она уже лет десять смеялась этой шутке
и любила ее.
— Ах перестань! Христос никогда бы
не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только
и помнят эти слова. Впрочем, я говорю
не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно,
не изучал пауков
и не знаешь их нравов: так
и я.
Вронский никогда
не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества,
и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти
не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
— Кажется, знаю. Или нет…. Право,
не помню, — рассеянно отвечал Вронский, смутно представляя себе при имени Карениной что-то чопорное
и скучное.
— Ваш брат здесь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я
не узнал вас, да
и наше знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно,
не помните меня.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я
помню это время, когда он приезжал ко мне
и плакал, говоря о тебе,
и какая поэзия
и высота была ты для него,
и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была
и осталась, а это увлечение
не души его…
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. —
Помню и знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство,
и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже
и уже,
и весело
и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется
и светлая
и прекрасная…. Кто
не прошел через это?
Левин
помнил, как в то время, когда Николай был в периоде набожности, постов, монахов, служб церковных, когда он искал в религии помощи, узды на свою страстную натуру, никто
не только
не поддержал его, но все,
и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто
не помог ему, а все с ужасом
и омерзением отвернулись.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит,
и березы,
и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я
помню беседку
и диван! Да смотри же, ничего
не переменяй в доме, но скорее женись
и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
—
Помни, Анна: что ты для меня сделала, я никогда
не забуду.
И помни, что я любила
и всегда буду любить тебя, как лучшего друга!
Он
помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться»,
и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором
не может быть никакого сомнения: «
И давно пора, Константин Дмитрич».
—
Не торопитесь, — сказал Корд Вронскому, —
и помните одно:
не задерживайте у препятствий
и не посылайте, давайте ей выбирать, как она хочет.
Кити держала ее за руку
и с страстным любопытством
и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька
не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она
помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe
и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты
и, простившись со всеми, собралась уходить.
Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы,
и Сергей Иванович, чтобы
не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину
мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес
и ног лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах
и ступицах.
Как ни старался Степан Аркадьич быть заботливым отцом
и мужем, он никак
не мог
помнить, что у него есть жена
и дети.
Дети знали Левина очень мало,
не помнили, когда видали его, но
не выказывали в отношении к нему того странного чувства застенчивости
и отвращения, которое испытывают дети так часто к взрослым притворяющимся людям
и за которое им так часто
и больно достается.
Он
помнил всё
и не считал нужным повторять в своей памяти то, что он скажет.
Кроме того, этот вопрос со стороны Левина был
не совсем добросовестен. Хозяйка зa чаем только что говорила ему, что они нынче летом приглашали из Москвы Немца, знатока бухгалтерии, который за пятьсот рублей вознаграждения учел их хозяйство
и нашел, что оно приносит убытка 3000 с чем-то рублей. Она
не помнила именно сколько, но, кажется, Немец высчитал до четверти копейки.
― Всё-таки
не поминай меня лихом, Костя! ―
И голос его дрогнул.
—
Помни одно, что мне нужно было одно прощение,
и ничего больше я
не хочу… Отчего ж он
не придет? — заговорила она, обращаясь в дверь к Вронскому. — Подойди, подойди! Подай ему руку.
Он
не мог никак понять, как могла она в эту минуту свиданья думать
и помнить о сыне, о разводе. Разве
не всё равно было?
Михайлов
не помнил ни его фамилии, ни того, где встретил его
и что с ним говорил.
И он удивлялся, как она, эта поэтическая, прелестная Кити, могла в первые же
не только недели, в первые дни семейной жизни думать,
помнить и хлопотать о скатертях, о мебели, о тюфяках для приезжих, о подносе, о поваре, обеде
и т. п.
Не поминая даже о том, чему он верил полчаса назад, как будто совестно
и вспоминать об этом, он потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания в стклянке, покрытой бумажкой с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку,
и тот же взгляд страстной надежды, с которою он соборовался, устремился теперь на брата, требуя от него подтверждения слов доктора о том, что вдыхания иода производят чудеса.
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два брата. Отца они
не помнили, мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник
и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
Но искушение это продолжалось недолго,
и скоро опять в душе Алексея Александровича восстановилось то спокойствие
и та высота, благодаря которым он мог забывать о том, чего
не хотел
помнить.
— Да, вот ты бы
не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего
не видал, да ты бы пошел теперь да
и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь! Так — то! Ты бы про себя
помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
— Нет, позволь, — продолжала мать, —
и потом ты сама мне
не хотела позволить переговорить с Вронским.
Помнишь?
— Теперь вас
не удержишь…. Отношения твои
и не могли зайти дальше, чем должно; я бы сама вызвала его. Впрочем, тебе, моя душа,
не годится волноваться. Пожалуйста,
помни это
и успокойся.
Но его порода долговечна, у него
не было ни одного седого волоса, ему никто
не давал сорока лет,
и он
помнил, что Варенька говорила, что только в России люди в пятьдесят лет считают себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний человек считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым человеком.]
― Вы говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают,
и опять борьба. Если
не иметь опоры в религии, ―
помните, мы с вами говорили, ― то никакой отец одними своими силами без этой помощи
не мог бы воспитывать.
Фраза эта понравилась ему, но он
не помнил,
не говорил ли он прежде эту же самую фразу
и именно Песцову,
и, сказав это, он смутился.
— Нет,
не помню, — быстро проговорил Сережа
и, багрово покраснев, потупился.
И уже дядя ничего более
не мог добиться от него.
И действительно, он покраснел от досады
и что-то сказал неприятное. Она
не помнила, что она ответила ему, но только тут к чему-то он, очевидно с желанием тоже сделать ей больно, сказал...
И он старался вспомнить ее такою, какою она была тогда, когда он в первый раз встретил ее тоже на станции, таинственною, прелестной, любящею, ищущею
и дающею счастье, а
не жестоко-мстительною, какою она вспоминалась ему в последнюю минуту. Он старался вспоминать лучшие минуты с нею; но эти минуты были навсегда отравлены. Он
помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому ненужного, но неизгладимого раскаяния. Он перестал чувствовать боль зуба,
и рыдания искривили его лицо.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии
и еще что-то, я
не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это
не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная.
И он правдивый человек, но нельзя же
не верить в пользу восьми тысяч.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен
помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут
не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы
и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда
не услышишь.
Он ученая голова — это видно,
и сведений нахватал тьму, но только объясняет с таким жаром, что
не помнит себя.
Хлестаков. Да,
и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж
и названий даже
не помню.
И всё случаем: я
не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!»
И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“
и „Московский телеграф“… все это я написал.
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его
не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел!
И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился //
И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик
поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, //
И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков
не думала, //
Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Сама лисица хитрая, // По любопытству бабьему, // Подкралась к мужикам, // Послушала, послушала //
И прочь пошла, подумавши: // «
И черт их
не поймет!» //
И вправду: сами спорщики // Едва ли знали,
помнили — // О чем они шумят…