Неточные совпадения
Дарья Александровна, в кофточке и с пришпиленными
на затылке косами уже редких, когда-то густых и прекрасных
волос, с осунувшимся, худым лицом и большими, выдававшимися от худобы лица, испуганными глазами, стояла среди разбросанных по комнате вещей пред открытою шифоньеркой, из которой она выбирала что-то.
Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах, черных бровях,
волосах, белизне и румянце лица, было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело
на людей, встречавшихся с ним.
Густые бандо белокурых
волос держались как свои
на маленькой головке.
На голове у нее, в черных
волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же
на черной ленте пояса между белыми кружевами.
Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых
волос, всегда выбивавшиеся
на затылке и висках.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой
волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит
на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его в последний раз.
На нем был короткий сюртук. И руки и широкие кости казались еще огромнее.
Волосы стали реже, те же прямые усы висели
на губы, те же глаза странно и наивно смотрели
на вошедшего.
— Ничего не понимаю. Ах, Боже мой, и как мне
на беду спать хочется! — сказала она, быстро перебирая рукой
волосы и отыскивая оставшиеся шпильки.
— Ты бы
волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно
на лысине.
— Нет, не нужно… да, нужно, — сказала она, не глядя
на него и краснея до корней
волос. — Да ты, я думаю, заедешь сюда со скачек.
Сзади Левина шел молодой Мишка. Миловидное, молодое лицо его, обвязанное по
волосам жгутом свежей травы, всё работало от усилий; но как только взглядывали
на него, он улыбался. Он, видимо, готов был умереть скорее, чем признаться, что ему трудно.
Невыносимо нагло и вызывающе подействовал
на Алексея Александровича вид отлично сделанного художником черного кружева
на голове, черных
волос и белой прекрасной руки с безыменным пальцем, покрытым перстнями.
На голове ее из своих и чужих нежно золотистого цвет
волос был сделан такой эшафодаж прически, что голова ее равнялась по величине стройно выпуклому и очень открытому спереди бюсту.
― Не угодно ли? ― Он указал
на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел
на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми
волосами пальцами, и склонив
на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Алексей Александрович погладил рукой по
волосам сына, ответил
на вопрос гувернантки о здоровье жены и спросил о том, что сказал доктор о baby [ребенке.].
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая
на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел
на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его
волоса и кожу
на лбу, выступила ему
на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Анна в сером халате, с коротко остриженными, густою щеткой вылезающими черными
волосами на круглой голове, сидела
на кушетке.
На правой стороне теплой церкви, в толпе фраков и белых галстуков, мундиров и штофов, бархата, атласа,
волос, цветов, обнаженных плеч и рук и высоких перчаток, шел сдержанный и оживленный говор, странно отдававшийся в высоком куполе.
Старичок-священник, в камилавке, с блестящими серебром седыми прядями
волос, разобранными
на две стороны за ушами, выпростав маленькие старческие руки из-под тяжелой серебряной с золотым крестом
на спине ризы, перебирал что-то у аналоя.
Вронский снял с своей головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины ушей
волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно
на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе,
на отодвинутой от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком
на подушке. Левину видны были потные редкие
волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Пока он поворачивал его, чувствуя свою шею обнятою огромной исхудалой рукой, Кити быстро, неслышно перевернула подушку, подбила ее и поправила голову больного и редкие его
волоса, опять прилипшие
на виске.
— Я спрашивала доктора: он сказал, что он не может жить больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь
на мужа из-за
волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое
на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые щеки, эти обрезанные, короткие завитки
волос на затылке, в который она так часто целовала его. Она ощупывала всё это и не могла ничего говорить; слезы душили ее.
Разрезного ножика не было
на столе, и она, вынув карточку, бывшую рядом (это была карточка Вронского, сделанная в Риме, в круглой шляпе и с длинными
волосами), ею вытолкнула карточку сына.
На сцене певица, блестя обнаженными плечами и бриллиантами, нагибаясь и улыбаясь, собирала с помощью тенора, державшего ее за руку, неловко перелетавшие через рампу букеты и подходила к господину с рядом по середине блестевших помадой
волос, тянувшемуся длинными руками через рампу с какою-то вещью, — и вся публика в партере, как и в ложах, суетилась, тянулась вперед, кричала и хлопала.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными
волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела
на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что
на нее, как
на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала
на жаровню.
Варенька в своем белом платке
на черных
волосах, окруженная детьми, добродушно и весело занятая ими и, очевидно, взволнованная возможностью объяснения с нравящимся ей мужчиной, была очень привлекательна.
Когда экипаж остановился, верховые поехали шагом. Впереди ехала Анна рядом с Весловским. Анна ехала спокойным шагом
на невысоком плотном английском кобе со стриженою гривой и коротким хвостом. Красивая голова ее с выбившимися черными
волосами из-под высокой шляпы, ее полные плечи, тонкая талия в черной амазонке и вся спокойная грациозная посадка поразили Долли.
Несмотря
на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице
на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их
волоса, поздороваться с господами.
Когда после вечернего чая и ночной прогулки в лодке Дарья Александровна вошла одна в свою комнату, сняла платье и села убирать свои жидкие
волосы на ночь, она почувствовала большое облегчение.
— Это такая шельма! Я ему говорил, так нет. Как же! Он в три года не мог собрать, — энергически говорил сутуловатый, невысокий помещик с помаженными
волосами, лежавшими
на вышитом воротнике его мундира, стуча крепко каблуками новых, очевидно для выборов надетых сапог. И помещик, кинув недовольный взгляд
на Левина, круто повернулся.
Это была не картина, а живая прелестная женщина с черными вьющимися
волосами, обнаженными плечами и руками и задумчивою полуулыбкой
на покрытых нежным пушком губах, победительно и нежно смотревшая
на него смущавшими его глазами.
Он поспешно вскочил, не чувствуя себя и не спуская с нее глаз, надел халат и остановился, всё глядя
на нее. Надо было итти, но он не мог оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими
волосами, сияло радостью и решимостью.
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными глазами и длинными
волосами, лежавшими
на воротнике его сюртука, стоял
на другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровавшись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз
на незнакомого человека.
При взгляде
на тендер и
на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции:
на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися
волосами на висках, и
на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
Красивый старик с черной с проседью бородой и густыми серебряными
волосами неподвижно стоял, держа чашку с медом, ласково и спокойно с высоты своего роста глядя
на господ, очевидно ничего не понимая и не желая понимать.