Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю
с развратным отцом, — да,
с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как
мой муж, отец
моих детей, входит в любовную связь
с гувернанткой своих детей…
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на
мой вопрос, — прибавил он,
с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович
с обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни в каком случае согласиться
с Кейсом, чтобы всё
мое представление о внешнем мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет и специального органа для передачи этого понятия.
«Боже
мой, что я сделал! Господи Боже
мой! Помоги мне, научи меня», говорил Левин, молясь и вместе
с тем чувствуя потребность сильного движения, разбегаясь и выписывая внешние и внутренние круги.
— Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, — сказал Степан Аркадьич. — Ну, так дай ты нам, братец ты
мой, устриц два, или мало — три десятка, суп
с кореньями….
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу:
моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях
с женою, и, помолчав
с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не
мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился
с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Ах, всё-таки, — сказал Левин, — всё-таки, «
с отвращением читая жизнь
мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь…» Да.
— Непременно. Я сберу подписку. Ах, познакомился ты вчера
с моим приятелем Левиным? — спросил Степан Аркадьич.
— О, нет, — сказала она, — я бы узнала вас, потому что мы
с вашею матушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, — сказала она, позволяя наконец просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. — А брата
моего всё-таки нет.
— Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы
с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше,
мой милый, тем лучше.]
— Это Гриша? Боже
мой, как он вырос! — сказала Анна и, поцеловав его, не спуская глаз
с Долли, остановилась и покраснела. — Нет, позволь никуда не ходить.
Продолжать быть
моим мужем вместе
с нею…. это ужасно!
— Она у меня есть в альбоме, — сказала она, — да и кстати я покажу
моего Сережу, — прибавила она
с гордою материнскою улыбкой.
Какое право имел я думать, что она захочет соединить свою жизнь
с моею?
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, —
моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что
моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь,
с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Ты, я ведь вижу, всё понял и оценил и
с сожалением относишься к
моим заблуждениям, — заговорил он опять, возвышая голос.
— Если хочешь знать всю
мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей ссоре
с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз
с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом
с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет
моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
— Он всё не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно
мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна,
с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться
моим имением.
— Вот
мои спасители! — закричал, увидав вошедших, Петрицкий, пред которым стоял денщик
с водкой и соленым огурцом на подносе. — Вот Яшвин велит пить, чтоб освежиться.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и
с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот
мое счастье…
«Боже
мой, как светло! Это страшно, но я люблю видеть его лицо и люблю этот фантастический свет… Муж! ах, да… Ну, и слава Богу, что
с ним всё кончено».
— Позвольте мне познакомиться
с вами, — сказала она
с своею достойною улыбкой. —
Моя дочь влюблена в вас, — сказала она. — Вы, может быть, не знаете меня. Я…
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил, что и мне стало неловко. И потом этот портрет
мой, который он так хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! —
с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это не может, не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.
— Ах, Боже
мой. Я думала, что мы не поедем, —
с досадою отвечала жена.
—
Мой меньшенький, —
с ласковою улыбкой сказал старик.
«Я ошибся, связав свою жизнь
с нею; но в ошибке
моей нет ничего дурного, и потому я не могу быть несчастлив.
Но мало этого: вызов на дуэль
с моей стороны будет поступок нечестный.
«Я должен объявить свое решение, что, обдумав то тяжелое положение, в которое она поставила семью, все другие выходы будут хуже для обеих сторон, чем внешнее statu quo, [прежнее положение] и что таковое я согласен соблюдать, но под строгим условием исполнения
с ее стороны
моей воли, то есть прекращения отношений
с любовником».
— Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать
с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению
моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Он не верит и в
мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это
мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже
с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в
моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, —
с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
— У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога.
Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку
с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже
мой» Иногда, когда мокрота душила его, он
с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один: смерть.
Она положила обе руки на его плечи и долго смотрела на него глубоким, восторженным и вместе испытующим взглядом. Она изучала его лицо за то время, которое она не видала его. Она, как и при всяком свидании, сводила в одно свое воображаемое
мое представление о нем (несравненно лучшее, невозможное в действительности)
с ним, каким он был.
― Ты неправа и неправа,
мой друг, ― сказал Вронский, стараясь успокоить ее. ― Но всё равно, не будем о нем говорить. Расскажи мне, что ты делала? Что
с тобой? Что такое эта болезнь и что сказал доктор?
― Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о
моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода. Сын же
мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович,
с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о сыне.
― Да, я потерял даже любовь к сыну, потому что
с ним связано
мое отвращение к вам. Но я всё-таки возьму его. Прощайте!
― Прежде чем начать говорить о
моем деле, ― сказал Алексей Александрович, удивленно проследив глазами за движением адвоката, ― я должен заметить, что дело, о котором я имею говорить
с вами, должно быть тайной.
— Да, именно, но должен предупредить вас, что я рискую злоупотребить вашим вниманием. Я приехал только предварительно посоветоваться
с вами. Я желаю развода, но для меня важны формы, при которых он возможен. Очень может быть, что, если формы не совпадут
с моими требованиями, я откажусь от законного искания.
— Потому что я начинаю дело развода
с вашею сестрой,
моею женой. Я должен был…
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся
с моею женой, поговори
с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори
с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
«Неужели будет приданое и всё это?—подумал Левин
с ужасом. — А впрочем, разве может приданое, и благословенье, и всё это — разве это может испортить
мое счастье? Ничто не может испортить!» Он взглянул на Кити и заметил, что ее нисколько, нисколько не оскорбила мысль о приданом. «Стало быть, это нужно», подумал он.
Это будет не только жестоко, и все осудят меня, но это будет глупо
с моей стороны».
—
Моя обязанность ясно начертана для меня: я должен быть
с ней и буду.
— Мы разговорились
с нею слишком, — сказала Бетси, — я чувствую, что это эгоизм
с моей стороны, и я уезжаю.
— Что
мое желание сходится
с вашим, — быстро докончила она, раздраженная тем, что он так медленно говорит, между тем как она знает вперед всё, что он скажет.
— Если ты хочешь знать
мое мнение, — сказал Степан Аркадьич
с тою же смягчающею, миндально-нежною улыбкой,
с которой он говорил
с Анной.
— Вы, как я слышал, собираетесь вступить в брак
с дочерью
моего прихожанина и сына духовного, князя Щербацкого? — прибавил он
с улыбкой. — Прекрасная девица!