Неточные совпадения
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и
в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он
мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего
детства.
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это
в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня
в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не
мог открыть разум, потому что это неразумно».
Неточные совпадения
Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь
в детстве? Какое время
может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями
в жизни?
Хочу у вас спросить: // Случалось ли, чтоб вы, смеясь? или
в печали? // Ошибкою? добро о ком-нибудь сказали? // Хоть не теперь, а
в детстве,
может быть.
Он, Клим Самгин, еще
в детстве был признан обладателем исключительных способностей, об этом он не забывал да и не
мог забыть, ибо людей крупнее его — не видел.
Посмотрев, как хлопотливо порхают
в придорожном кустарнике овсянки, он
в сотый раз подумал: с
детства, дома и
в школе, потом —
в университете его начиняли массой ненужных, обременительных знаний, идей, потом он прочитал множество книг и вот не
может найти себя
в паутине насильно воспринятого чужого…
С
детства слышал Клим эту песню, и была она знакома, как унылый, великопостный звон, как панихидное пение на кладбище, над могилами. Тихое уныние овладевало им, но было
в этом унынии нечто утешительное, думалось, что сотни людей, ковырявших землю короткими, должно быть, неудобными лопатами, и усталая песня их, и грязноватые облака, развешанные на проводах телеграфа, за рекою, — все это дано надолго,
может быть, навсегда, и во всем этом скрыта какая-то несокрушимость, обреченность.