Неточные совпадения
Она села. Он слышал ее тяжелое, громкое дыхание, и ему
было невыразимо жалко ее. Она несколько раз хотела
начать говорить, но не
могла. Он ждал.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их
было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не
может почему-то
начать говорить с братом о своем решении жениться.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен
был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб
начать ездить в тот свет, где бы он
мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
— Определить, как вы знаете,
начало туберкулезного процесса мы не
можем; до появления каверн нет ничего определенного. Но подозревать мы
можем. И указание
есть: дурное питание, нервное возбуждение и пр. Вопрос стоит так: при подозрении туберкулезного процесса что нужно сделать, чтобы поддержать питание?
— Я враг поездок за границу. И изволите видеть: если
есть начало туберкулезного процесса, чего мы знать не
можем, то поездка за границу не поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и не вредило.
Казалось, очень просто
было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не
могла собраться с духом ответить что-нибудь.
Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Действительно, Левин
был не в духе и, несмотря на всё свое желание
быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не
мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу
начинал разбирать его.
Как будто
было что-то в этом такое, чего она не
могла или не хотела уяснить себе, как будто, как только она
начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
—
Можете себе представить, мы чуть
было не раздавили двух солдат, — тотчас же
начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да, вы не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то
есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
Он чувствовал, что это независимое положение человека, который всё бы
мог, но ничего не хочет, уже
начинает сглаживаться, что многие
начинают думать, что он ничего бы и не
мог, кроме того, как
быть честным и добрым малым.
— Я не сказала тебе вчера, —
начала она, быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему всё… сказала, что я не
могу быть его женой, что… и всё сказала.
— Не
может продолжаться. Я надеюсь, что теперь ты оставишь его. Я надеюсь — он смутился и покраснел — что ты позволишь мне устроить и обдумать нашу жизнь. Завтра… —
начал было он.
— Я не
могу быть вашею женой, когда я… —
начала было она.
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько
было сил, и достиг хотя и не того, чего он желал, но того, что он
мог, не обманывая себя, верить, что дело это стоит работы. Одна из главных трудностей
была та, что хозяйство уже шло, что нельзя
было остановить всё и
начать всё сначала, а надо
было на ходу перелаживать машину.
— Нисколько, — сказал он, — позволь. Ты не
можешь видеть своего положения, как я. Позволь мне сказать откровенно свое мнение. — Опять он осторожно улыбнулся своею миндальною улыбкой. — Я
начну сначала: ты вышла замуж за человека, который на двадцать лет старше тебя. Ты вышла замуж без любви или не зная любви. Это
была ошибка, положим.
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что
есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не
можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, подняв глаза к небу,
начала молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
— Не
могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка, —
начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
Он нахмурился и
начал объяснять то, что Сережа уже много раз слышал и никогда не
мог запомнить, потому что слишком ясно понимал — в роде того, что «вдруг»
есть обстоятельство образа действия.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли так далеко, что никто уже не
мог бы слышать их, но он всё еще не
начинал говорить. Вареньке лучше
было молчать. После молчания можно
было легче сказать то, что они хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как будто нечаянно, Варенька сказала...
Она видела по лицу Вронского, что ему чего-то нужно
было от нее. Она не ошиблась. Как только они вошли через калитку опять в сад, он посмотрел в ту сторону, куда пошла Анна, и, убедившись, что она не
может ни слышать, ни видеть их,
начал...
И так и не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на выборы. Это
было еще в первый раз с
начала их связи, что он расставался с нею, не объяснившись до конца. С одной стороны, это беспокоило его, с другой стороны, он находил, что это лучше. «Сначала
будет, как теперь, что-то неясное, затаенное, а потом она привыкнет. Во всяком случае я всё
могу отдать ей, но не свою мужскую независимость», думал он.
— Я смеюсь, — сказала она, — как смеешься, когда увидишь очень похожий портрет. То, что вы сказали, совершенно характеризует французское искусство теперь, и живопись и даже литературу: Zola, Daudet. Но,
может быть, это всегда так бывает, что строят свои conceptions [концепции] из выдуманных, условных фигур, а потом — все combinaisons [комбинации] сделаны, выдуманные фигуры надоели, и
начинают придумывать более натуральные, справедливые фигуры.
И увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я не
могу взять на себя? — сказала она себе и
начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я
была виновата, хотя я и не
была виновата, и мы уедем».
Он не
мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он
начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги; не
мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он
был в мучительном разладе с самим собою и напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.
— Да моя теория та: война, с одной стороны,
есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не
может лично взять на свою ответственность
начало войны, а
может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
Неточные совпадения
Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом
могло вторгнуться в жизнь какое-то совсем новое
начало, которое, наверное, должно
было испортить всю кашу.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и
начали спускаться; направо
был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не
могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Но, увы! комендант ничего не
мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани,
были все — или сторожевые, или купеческие, которые еще даже не
начинали нагружаться. «
Может быть, дня через три, четыре придет почтовое судно, — сказал комендант, — и тогда — мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.
И труды, и старания, и бессонные ночи вознаграждались ему изобильно, если дело наконец
начинало перед ним объясняться, сокровенные причины обнаруживаться, и он чувствовал, что
может передать его все в немногих словах, отчетливо и ясно, так что всякому
будет очевидно и понятно.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел,
начал так: —
Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не
может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю;
может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».