Неточные совпадения
Он не
мог теперь раскаиваться
в том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый
человек, не
был влюблен
в жену, мать пяти живых и двух умерших детей, бывшую только годом моложе его.
Одна треть государственных
людей, стариков,
были приятелями его отца и знали его
в рубашечке; другая треть
были с ним на «ты», а третья —
были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ
в виде мест, аренд, концессий и тому подобного
были все ему приятели и не
могли обойти своего; и Облонскому не нужно
было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно
было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
—
Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий
человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя
в глаза Облонскому.
— Не
могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди
в в меня, стань на точку зрения деревенского жителя. Мы
в деревне стараемся привести свои руки
в такое положение, чтоб удобно
было ими работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут
люди нарочно отпускают ногти, насколько они
могут держаться, и прицепляют
в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя
было делать руками.
И сколько бы ни внушали княгине, что
в наше время молодые
люди сами должны устраивать свою судьбу, он не
могла верить этому, как не
могла бы верить тому, что
в какое бы то ни
было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны
быть заряженные пистолеты.
Между Нордстон и Левиным установилось то нередко встречающееся
в свете отношение, что два
человека, оставаясь по внешности
в дружелюбных отношениях, презирают друг друга до такой степени, что не
могут даже серьезно обращаться друг с другом и не
могут даже
быть оскорблены один другим.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера отказала
человеку, которого она,
может быть, любила, и отказала потому, что верила
в другого.
Он знал очень хорошо, что
в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины
может быть смешна; но роль
человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее
в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не
может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Да что же? У Гримма
есть басня:
человек без тени,
человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то. Я никогда не
мог понять,
в чем наказанье. Но женщине должно
быть неприятно без тени.
Это не
человек, а машина, и злая машина, когда рассердится, — прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александровича со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера и
в вину ставя ему всё, что только
могла она найти
в нем нехорошего, не прощая ему ничего зa ту страшную вину, которою она
была пред ним виновата.
— Опасность
в скачках военных, кавалерийских,
есть необходимое условие скачек. Если Англия
может указать
в военной истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала
в себе эту силу и животных и
людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
Но
в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило
в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным,
может быть и не
есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет
человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается
в том, что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен
быть у всякого
человека, стоящего на известной степени образования.
Может быть, ты и прав, что желательнее
была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
Притворство
в чем бы то ни
было может обмануть самого умного, проницательного
человека; но самый ограниченный ребенок, как бы оно ни
было искусно скрываемо, узнает его и отвращается.
— Нет, вы не хотите,
может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья
в комитете, это нас не касается. Но
в свете это самый любезный
человек, какого только я знаю, и страстный игрок
в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного
в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
—
Можете себе представить, мы чуть
было не раздавили двух солдат, — тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула
в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да, вы не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого
человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то
есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
Для
человека со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не
могли быть затруднительны; но дело
в том, что у него далеко не
было этих 100 000.
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые
люди, так называемые женихи, хотя никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна
была быть прекрасною женой, он так же мало
мог жениться на ней, даже еслиб он и не
был влюблен
в Кити Щербацкую, как улететь на небо.
—
Люди не
могут более жить вместе — вот факт. И если оба
в этом согласны, то подробности и формальности становятся безразличны. А с тем вместе это
есть простейшее и вернейшее средство.
Свияжский подошел к Левину и звал его к себе чай
пить. Левин никак не
мог понять и вспомнить, чем он
был недоволен
в Свияжском, чего он искал от него. Он
был умный и удивительно добрый
человек.
Обе несомненно знали, что такое
была жизнь и что такое
была смерть, и хотя никак не
могли ответить и не поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались
в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами
людей, смотрели на это.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид
человека, для которого случившееся событие не
было непредвиденным и не имеет
в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не
мог заметить
в нем признаков отчаяния.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он
был совершенно одинок со своим горем. Не только
в Петербурге у него не
было ни одного
человека, кому бы он
мог высказать всё, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего
человека; но и нигде у него не
было такого
человека.
Было у Алексея Александровича много таких
людей, которых он
мог позвать к себе обедать, попросить об участии
в интересовавшем его деле, о протекции какому-нибудь искателю, с которыми он
мог обсуждать откровенно действия других лиц и высшего правительства; но отношения к этим лицам
были заключены
в одну твердо определенную обычаем и привычкой область, из которой невозможно
было выйти.
— Не
могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого
человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
Событие рождения сына (он
был уверен, что
будет сын), которое ему обещали, но
в которое он всё-таки не
мог верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что
будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному,
людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
Было ли
в лице Левина что-нибудь особенное, или сам Васенька почувствовал, что ce petit brin de cour, [приволакивание,] который он затеял,
был неуместен
в этой семье, но он
был несколько (сколько
может быть светский
человек) смущен входом Левина.
Левин не поверил бы три месяца тому назад, что
мог бы заснуть спокойно
в тех условиях,
в которых он
был нынче; чтобы, живя бесцельною, бестолковою жизнию, притом жизнию сверх средств, после пьянства (иначе он не
мог назвать того, что
было в клубе), нескладных дружеских отношений с
человеком,
в которого когда-то
была влюблена жена, и еще более нескладной поездки к женщине, которую нельзя
было иначе назвать, как потерянною, и после увлечения своего этою женщиной и огорчения жены, — чтобы при этих условиях он
мог заснуть покойно.
Место это давало от семи до десяти тысяч
в год, и Облонский
мог занимать его, не оставляя своего казенного места. Оно зависело от двух министерств, от одной дамы и от двух Евреев, и всех этих
людей, хотя они
были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно
было видеть
в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа о разводе. И, выпросив у Долли пятьдесят рублей, он уехал
в Петербург.
Зачем, когда
в душе у нее
была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который
может иметь ужасные последствия, зачем ей
в эту минуту надо
было притворяться пред чужим
человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив
в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый
человек; а нынче поеду
в клуб и,
может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и
в этом-то удовольствие.
Некоторые отделы этой книги и введение
были печатаемы
в повременных изданиях, и другие части
были читаны Сергеем Ивановичем
людям своего круга, так что мысли этого сочинения не
могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна
будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот
в науке, то во всяком случае сильное волнение
в ученом мире.
— Да, но вам,
может быть, легче вступить
в сношения, которые всё-таки необходимы, с
человеком приготовленным. Впрочем, как хотите. Я очень рад
был услышать о вашем решении. И так уж столько нападков на добровольцев, что такой
человек, как вы, поднимает их
в общественном мнении.
— Да моя теория та: война, с одной стороны,
есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один
человек, не говорю уже христианин, не
может лично взять на свою ответственность начало войны, а
может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу,
в государственных делах,
в особенности
в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
—
Может быть, для тебя нет. Но для других оно
есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. —
В народе живы предания о православных
людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил.
Он не
мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей
в народе,
в среде которого он жил, и не находил этих мыслей
в себе (а он не
мог себя ничем другим считать, как одним из
людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не
мог знать того,
в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому
человеку, и потому не
мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни
было общих целей.
Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое
было таким для миллионов
людей в продолжение веков и
было и
будет всегда одинаково и всегда
может быть поверено.