«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная
минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
Неточные совпадения
— Долли, что я могу сказать?… Одно: прости, прости… Вспомни, разве девять лет
жизни не могут искупить
минуты,
минуты…
Как за
минуту тому назад она была близка ему, как важна для его
жизни! И как теперь она стала чужда и далека ему!
Когда он увидал всё это, на него нашло на
минуту сомнение в возможности устроить ту новую
жизнь, о которой он мечтал дорогой.
— Я не могу не помнить того, что есть моя
жизнь. За
минуту этого счастья…
Она чувствовала, что в эту
минуту не могла выразить словами того чувства стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в новую
жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами.
Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал
минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой всё сознающее себя, полное
жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные
минуты.
Зная это и зная, что выражение в эту
минуту его чувств было бы несоответственно положению, он старался удержать в себе всякое проявление
жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее.
Княгиня первая назвала всё словами и перевела все мысли и чувства в вопросы
жизни. И всем одинаково странно и больно даже это показалось в первую
минуту.
Пока священник читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков
жизни; глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча
минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
«Да и вообще, — думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою
жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя
минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные»…
То, что я, не имея ни
минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою
жизнь, и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети.
Зачем, когда в душе у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте
жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту
минуту надо было притворяться пред чужим человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
С той
минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы
жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько
жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Кроме того, во время родов жены с ним случилось необыкновенное для него событие. Он, неверующий, стал молиться и в ту
минуту, как молился, верил. Но прошла эта
минута, и он не мог дать этому тогдашнему настроению никакого места в своей
жизни.
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но
жизнь моя теперь, вся моя
жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая
минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые
минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно.
Неточные совпадения
Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в
жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие
минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы.
Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько
минут довольно сладких, я за нее отдам
жизнь, — только мне с нею скучно…
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею, как никогда в
жизни своей ни с кем, и — странный обман! — с первых
минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то становился ему скучным разумный возраст человека.
А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной
жизни, фортепьяно, для доставления приятных
минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую
минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю
жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?