Бергсон говорит: «Мы не только разумные существа. Возле нашей умозрительной и
логической мысли находится неопределенная туманность из той самой сущности, за счет которой образовалось блестящее ядро, наш разум. В этой туманности еще находятся силы, дополняющие разум; мы только смутно чувствуем их, сосредоточившись в себе».
После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал всё хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, чтò было истинно хорошо; всё несовсем хорошее было откинуто. И отражение это происходило не путем
логической мысли, а другим таинственным, непосредственным путем.
После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно-хорошо; все не совсем хорошее было откинуто. И отражение это произошло не путем
логической мысли, а другим, таинственным, непосредственным отражением».
Неточные совпадения
— Ошибка! — завопил спорщик, —
логический вывод уже сам по себе разлагает предрассудки. Разумное убеждение порождает то же чувство.
Мысль выходит из чувства и в свою очередь, водворяясь в человеке, формулирует новое!
И вот постепенно, в расстроенном и больном мозгу его созидается
мысль — страшная, но соблазнительная и неотразимо
логическая: убить, взять три тысячи денег и свалить все потом на барчонка: на кого же и подумают теперь, как не на барчонка, кого же могут обвинить, как не барчонка, все улики, он тут был?
Диалектическая метода, если она не есть развитие самой сущности, воспитание ее, так сказать, в
мысль — становится чисто внешним средством гонять сквозь строй категорий всякую всячину, упражнением в
логической гимнастике, — тем, чем она была у греческих софистов и у средневековых схоластиков после Абеларда.
Во мне нет того, что называют обдумыванием, дискурсивным, выводным мышлением, нет систематической,
логической связи
мысли.
Это было после ряда сильных и мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько раз сряду, впадал в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но
логическое течение
мысли как бы обрывалось.