Неточные совпадения
Он не сумел приготовить свое
лицо к тому положению, в которое он становился перед женой после открытия его вины.
Просительница, штабс-капитанша Калинина, просила о невозможном и бестолковом; но Степан Аркадьич, по своему обыкновению, усадил ее, внимательно, не перебивая, выслушал ее и дал ей подробный совет,
к кому и как обратиться, и даже бойко и складно своим крупным, растянутым, красивым и четким почерком написал ей записочку
к лицу, которое могло ей пособить.
Увидав мужа, она опустила руку в ящик шифоньерки, будто отыскивая что-то, и оглянулась на него, только когда он совсем вплоть подошел
к ней. Но
лицо ее, которому она хотела придать строгое и решительное выражение, выражало потерянность страдание.
Степан Аркадьич мог быть спокоен, когда он думал о жене, мог надеяться, что всё образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое
лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило
к горлу, и глаза его заблестели слезами.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее
лице, испугала и удивила его. Он не понимал того, что его жалость
к ней раздражала ее. Она видела в нем
к себе сожаленье, но не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она не простит», подумал он.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве,
к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню других
лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Когда Левин опять подбежал
к Кити,
лицо ее уже было не строго, глаза смотрели так же правдиво и ласково, но Левину показалось, что в ласковости ее был особенный, умышленно-спокойный тон. И ему стало грустно. Поговорив о своей старой гувернантке, о ее странностях, она спросила его о его жизни.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя
лицом и глазами, веселым победителем входил в сад. Но, подойдя
к теще, он с грустным, виноватым
лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил грудь и взял под руку Левина.
При этих словах
лицо Левина вдруг просияло улыбкой, тою, которая близка
к слезам умиления.
Она уже подходила
к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в
лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Она живо вспомнила это мужественное, твердое
лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь
к себе того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с улыбкой счастия легла на подушку.
— Да, мы всё время с графиней говорили, я о своем, она о своем сыне, — сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее
лицо, улыбка ласковая, относившаяся
к нему.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его
лице. В окно он видел, как она подошла
к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Из-за густых ресниц ее блестящих глаз вдруг показались слезы. Она пересела ближе
к невестке и взяла ее руку своею энергическою маленькою рукой. Долли не отстранилась, но
лицо ее не изменяло своего сухого выражения. Она сказала...
— Способен ли он
к раскаянью? — перебила Долли, внимательно вглядываясь в
лицо золовки.
Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее
лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало
к себе Кити.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити
к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое
лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала
к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что
лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на
лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем
к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бывает со мной. Мне всё хочется плакать. Это очень. глупо, но это проходит, — сказала быстро Анна и нагнула покрасневшее
лицо к игрушечному мешочку, в который она укладывала ночной чепчик и батистовые платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно подергивались слезами. — Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюда не хочется.
Далее всё было то же и то же; та же тряска с постукиваньем, тот же снег в окно, те же быстрые переходы от парового жара
к холоду и опять
к жару, то же мелькание тех же
лиц в полумраке и те же голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое.
Первое
лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил
к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
Анна теперь с трудом могла вспомнить то чувство почти набожного уважения, которое она в первое время имела
к этим
лицам.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих
лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего
к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Заметив производимое на всех неприятное впечатление, княгиня Бетси подсунула на свое место для слушания Алексея Александровича другое
лицо и подошла
к Анне.
«И ужаснее всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит
к концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им в
лицо».
Вронский погладил ее крепкую шею, поправил на остром загривке перекинувшуюся на другую сторону прядь гривы и придвинулся
лицом к её растянутым, тонким, как крыло летучей мыши, ноздрям.
Но только что он хотел ступить шаг, чтобы приблизиться
к ней, она уже почувствовала его приближение, оттолкнула лейку и повернула
к нему свое разгоряченное
лицо.
В то время как скакавшие были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший брат Вронского, Александр, полковник с аксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с красным носом и пьяным, открытым
лицом, подошел
к нему.
Не успел Вронский посмотреть седло, о котором надо было сделать распоряжение, как скачущих позвали
к беседке для вынимания нумеров и отправления. С серьезными, строгими, многие с бледными
лицами, семнадцать человек офицеров сошлись
к беседке и разобрали нумера. Вронскому достался 7-й нумер. Послышалось: «садиться!»
Вместе с путешественником было доложено о приезде губернского предводителя, явившегося и Петербург и с которым нужно было переговорить. После его отъезда нужно было докончить занятия будничные с правителем дел и еще надо было съездить по серьезному и важному делу
к одному значительному
лицу. Алексей Александрович только успел вернуться
к пяти часам, времени своего обеда, и, пообедав с правителем дел, пригласил его с собой вместе ехать на дачу и на скачки.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим
лицом вышла
к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
«Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался
к ней. Он опять вглядывался в это
лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка с львами», и ужас чувствовался всеми, так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего необыкновенного. Но вслед затем в
лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала биться, как пойманная птица: то хотела встать и итти куда-то, то обращалась
к Бетси.
И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала, закрываясь руками. Алексей Александрович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляда. Но всё
лицо его вдруг приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение это не изменилось во всё время езды до дачи. Подъезжая
к дому, он повернул
к ней голову всё с тем же выражением.
Не говоря уже о том, что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой девушки
к г-же Шталь и
к другим незнакомым ей
лицам, Кити, как это часто бывает, испытывала необъяснимую симпатию
к этой М-llе Вареньке и чувствовала, по встречающимся взглядам, что и она нравится.
Варенька казалась совершенно равнодушною
к тому, что тут были незнакомые ей
лица, и тотчас же подошла
к фортепьяно. Она не умела себе акомпанировать, но прекрасно читала ноты голосом. Кити, хорошо игравшая, акомпанировала ей.
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее
лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и была совершенно равнодушна
к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?
Яркое солнце, веселый блеск зелени, звуки музыки были для нее естественною рамкой всех этих знакомых
лиц и перемен
к ухудшению или улучшению, за которыми она следила; но для князя свет и блеск июньского утра и звуки оркестра, игравшего модный веселый вальс, и особенно вид здоровенных служанок казались чем-то неприличным и уродливым в соединении с этими собравшимися со всех концов Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
— Это не нам судить, — сказала госпожа Шталь, заметив оттенок выражения на
лице князя. — Так вы пришлете мне эту книгу, любезный граф? Очень благодарю вас, — обратилась она
к молодому Шведу.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым
лицом, в овчинной куртке, не обратился
к нему.
Когда, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему о своих отношениях
к Вронскому и тотчас же вслед за этим, закрыв
лицо руками, заплакала, Алексей Александрович, несмотря на вызванную в нем злобу
к ней, почувствовал в то же время прилив того душевного расстройства, которое на него всегда производили слезы.
Опять краска стыда покрыла ее
лицо, вспомнилось его спокойствие, и чувство досады
к нему заставило ее разорвать на мелкие клочки листок с написанною фразой.
Отношения
к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее
лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было делать? Одно, на что имел право муж, это было на то, чтобы потребовать удовлетворения с оружием в руках, и на это Вронский был готов с первой минуты.
Сходя с лестницы, Серпуховской увидал Вронского. Улыбка радости осветила
лицо Серпуховского. Он кивнул кверху головой, приподнял бокал, приветствуя Вронского и показывая этим жестом, что не может прежде не подойти
к вахмистру, который, вытянувшись, уже складывал губы для поцелуя.
Но она не слушала его слов, она читала его мысли по выражению
лица. Она не могла знать, что выражение его
лица относилось
к первой пришедшей Вронскому мысли — о неизбежности теперь дуэли. Ей никогда и в голову не приходила мысль о дуэли, и поэтому это мимолетное выражение строгости она объяснила иначе.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом
лицо его вспыхнуло, чего никогда прежде не видала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу, глядя не в глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он подошел
к ней, взял ее за руку и попросил сесть.
— Вот, я приехал
к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с
лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
Он зажег свечу и осторожно встал и пошел
к зеркалу и стал смотреть свое
лицо и волосы.