Неточные совпадения
Степан Аркадьич был на «ты» почти со всеми своими знакомыми: со стариками шестидесяти лет, с мальчиками двадцати лет, с актерами, с министрами, с купцами и с генерал-адъютантами, так что очень
многие из бывших с ним на «ты» находились на двух крайних пунктах общественной лестницы и очень бы удивились,
узнав, что имеют через Облонского что-нибудь общее.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и
многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но
знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Вронский никогда не
знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после,
много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
— А я
знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете
много от этого бала, и вам хочется, чтобы все тут были, все принимали участие.
— Ах,
много! И я
знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды. Словом, герой, — сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.
— То есть, позвольте, почему ж вы
знаете, что вы потеряете время?
Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое дело, я вижу насквозь его мысли и
знаю, почему это слабо.
Вслед за доктором приехала Долли. Она
знала, что в этот день должен быть консилиум, и, несмотря на то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря на то, что у ней было
много своего горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала
узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
— Ах, maman, у вас своего горя
много. Лили заболела, и я боюсь, что скарлатина. Я вот теперь выехала, чтоб
узнать, а то засяду уже безвыездно, если, избави Бог, скарлатина.
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая то тою, то другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли
знала эту манеру сестры перехватывать руками, когда она приходила в горячность; она
знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить
много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
Никто не
знает, и только лакей хозяина на их вопрос: живут ли наверху мамзели, отвечает, что их тут очень
много.
Мать Вронского,
узнав о его связи, сначала была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так
много говорившая о своем сыне, была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма для него вещи,
зная, что глаза
многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский
знал, как
много прибавила быстроты его лошадь.
— Ах,
многое важнее, — отвечала Варенька, не
зная, что сказать. Но в это время из окна послышался голос княгини...
Чем больше он
узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и
многие другие деятели для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки на это дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он
знал, что это затрогивало слишком
много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл про это дело.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не
знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему
многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
Он постоянно чувствовал, что от него требуется
многое, чего он не
знает, и он делал всё, что ему говорили, и всё это доставляло ему счастье.
Но так как ему было всё равно, он тотчас же попросил Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность, ехать в деревню и устроить там всё, что он
знает, с тем вкусом, которого у него так
много.
Он
знал, что надо было
много внимания и осторожности для того, чтобы, снимая покров, не повредить самого произведения, и для того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техники тут никакой не было.
Он
знал тоже, что
многие мужские большие умы, мысли которых об этом он читал, думали об этом и не
знали одной сотой того, что
знала об этом его жена и Агафья Михайловна.
Левин же и другие, хотя и
многое могли сказать о смерти, очевидно, не
знали, потому что боялись смерти и решительно не
знали, что надо делать, когда люди умирают.
— Тебе бы так мучительно было одному, — сказала она и, подняв высоко руки, которые закрывали ее покрасневшие от удовольствия щеки, свернула на затылке косы и зашпилила их. — Нет, — продолжала она, — она не
знала… Я, к счастию, научилась
многому в Содене.
— Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но всё-таки, я
знаю, за него и теперь пошли бы
многие… Она очень добрая, но он мог бы…
— Я очень рад, поедем. А вы охотились уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так
знала в нем Кити и которая так не шла ему. — Дупелей не
знаю найдем ли, а бекасов
много. Только надо ехать рано. Вы не устанете? Ты не устал, Стива?
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и
много людей, которых она
знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Но Левин
много изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив и если не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что, не
зная всего, он не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался не возмущаться.
Это откашливанье она
знала. Это был признак его сильного недовольства, не на нее, а на самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло
много, а что ему напоминают то, о чем он,
зная, что в этом что-то неладно, желает забыть.
― Ты вот и не
знаешь этого названия. Это наш клубный термин.
Знаешь, как яйца катают, так когда
много катают, то сделается шлюпик. Так и наш брат: ездишь-ездишь в клуб и сделаешься шлюпиком. Да, вот ты смеешься, а наш брат уже смотрит, когда сам в шлюпики попадет. Ты
знаешь князя Чеченского? — спросил князь, и Левин видел по лицу, что он собирается рассказать что-то смешное.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не
знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще
много досуга и умственных сил.
Она улыбалась тому, что, хотя она и говорила, что он не может
узнавать, сердцем она
знала, что не только он
узнает Агафью Михайловну, но что он всё
знает и понимает, и
знает и понимает еще
много такого, чего никто не
знает, и что она, мать, сама
узнала и стала понимать только благодаря ему.