Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться
для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся
люди.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении
человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти
для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Были тут и мастера кататься, щеголявшие искусством, и учившиеся за креслами, с робкими неловкими движениями, и мальчики, и старые
люди, катавшиеся
для гигиенических целей; все казались Левину избранными счастливцами, потому что они были тут, вблизи от нее.
— Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно было ими работать;
для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут
люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя было делать руками.
По моему, любовь… обе любви, которые, помнишь, Платон определяет в своем Пире, обе любви служат пробным камнем
для людей.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые
люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время
для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих
людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти
люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это
для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— И не гожусь я
для других
людей.
Ничтожный
человек, никому и ни
для кого ненужный».
Не раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский
для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых
людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Но, несмотря на то, что его любовь была известна всему городу — все более или менее верно догадывались об его отношениях к Карениной, — большинство молодых
людей завидовали ему именно в том, что было самое тяжелое в его любви, — в высоком положении Каренина и потому в выставленности этой связи
для света.
Не успел Вронский посмотреть седло, о котором надо было сделать распоряжение, как скачущих позвали к беседке
для вынимания нумеров и отправления. С серьезными, строгими, многие с бледными лицами, семнадцать
человек офицеров сошлись к беседке и разобрали нумера. Вронскому достался 7-й нумер. Послышалось: «садиться!»
Тем хуже
для тебя», говорил он мысленно, как
человек, который бы тщетно попытался потушить пожар, рассердился бы на свои тщетные усилия и сказал бы: «так на же тебе! так сгоришь за это!»
Два
человека, муж и любовник, были
для нее двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она чувствовала их близость.
Для Константина народ был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих
людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Сказать, что он знает народ, было бы
для него то же самое, что сказать, что он знает
людей.
Константин Левин смотрел на брата как на
человека огромного ума и образования, благородного в самом высоком значении этого слова и одаренного способностью деятельности
для общего блага.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности
для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет
человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
— Если ты признаешь это благом, — сказал Сергей Иванович, — то ты, как честный
человек, не можешь не любить и не сочувствовать такому делу и потому не желать работать
для него.
— Какой смысл имеет убийство
человека для того, чтоб определить свое отношение к преступной жене и сыну?
— Хорошо, — сказала она и, как только
человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления
для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа
для позорной связи с
человеком чужим, независимым, с которым она не может жить одною жизнью.
Для человека со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не могли быть затруднительны; но дело в том, что у него далеко не было этих 100 000.
Занимаясь с правителем канцелярии, Алексей Александрович совершенно забыл о том, что нынче был вторник, день, назначенный им
для приезда Анны Аркадьевны, и был удивлен и неприятно поражен, когда
человек пришел доложить ему о ее приезде.
Свияжский был один из тех, всегда удивительных
для Левина
людей, рассуждение которых, очень последовательное, хотя и никогда не самостоятельное, идет само по себе, а жизнь, чрезвычайно определенная и твердая в своем направлении, идет сама по себе, совершенно независимо и почти всегда в разрез с рассуждением.
Если бы Левин не имел свойства объяснять себе
людей с самой хорошей стороны, характер Свияжского не представлял бы
для него никакого затруднения и вопроса; он бы сказал себе: дурак или дрянь, и всё бы было ясно.
Эти два
человека были так родны и близки друг другу, что малейшее движение, тон голоса говорил
для обоих больше, чем всё, что можно сказать словами.
Я бы не позволил себе так выразиться, говоря с
человеком неразвитым, — сказал адвокат, — но полагаю, что
для нас это понятно.
Алексей Александрович и прежде не любил графа Аничкина и всегда расходился с ним во мнениях, но теперь не мог удерживаться от понятной
для служащих ненависти
человека, потерпевшего поражение на службе, к
человеку, получившему повышение.
— Поэтому
для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше детей. Вот мы с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые
люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я
для этой женщины сделал всё, и она затоптала всё в грязь, которая ей свойственна. Я не злой
человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за всё то зло, которое она сделала мне! — проговорил он со слезами злобы в голосе.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать
человеку проститься с тою женщиной, которую он любит,
для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
Для Левина, как
для человека неверующего и вместе с тем уважающего верования других
людей, присутствие и участие во всяких церковных обрядах было очень тяжело.
Вся жизнь ее, все желания, надежды были сосредоточены на одном этом непонятном еще
для нее
человеке, с которым связывало ее какое-то еще более непонятное, чем сам
человек, то сближающее, то отталкивающее чувство, а вместе с тем она продолжала жить в условиях прежней жизни.
Осматривание достопримечательностей, не говоря о том, что всё уже было видено, не имело
для него, как
для Русского и умного
человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
Он делал рисунок
для фигуры
человека, находящегося в припадке гнева.
Это он знал твердо и знал уже давно, с тех пор как начал писать ее; но суждения
людей, какие бы они ни были, имели
для него всё-таки огромную важность и до глубины души волновали его.
— Почему же? Мне кажется, что
для образованных
людей, — сказал Михайлов, — спора уже не может существовать.
— Да, были бы, — сказал он грустно. — Вот именно один из тех
людей, о которых говорят, что они не
для этого мира.
Левин положил брата на спину, сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у
человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что
для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается
для Левина.
Вид других
людей, их речи, свои собственные воспоминания — всё это было
для него только мучительно.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид
человека,
для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков отчаяния.
Михаил Васильевич Слюдин, правитель дел, был простой, умный, добрый и нравственный
человек, и в нем Алексей Александрович чувствовал личное к себе расположение; но пятилетняя служебная их деятельность положила между ними преграду
для душевных объяснений.
Почти в одно и то же время, как жена ушла от Алексея Александровича, с ним случилось и самое горькое
для служащего
человека событие — прекращение восходящего служебного движения.
— Это было, когда я был ребенком; я знаю это по преданиям. Я помню его тогда. Он был удивительно мил. Но с тех пор я наблюдаю его с женщинами: он любезен, некоторые ему нравятся, но чувствуешь, что они
для него просто
люди, а не женщины.
Это важно», говорил себе Сергей Иванович, чувствуя вместе с тем, что это соображение
для него лично не могло иметь никакой важности, а разве только портило в глазах других
людей его поэтическую роль.
— Да нет, Костя, да постой, да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением глядя на него. — Ну, что же ты можешь думать? Когда
для меня нет
людей, нету, нету!… Ну хочешь ты, чтоб я никого не видала?
Но она слишком была проста и невинна, чтоб уметь прекратить этот разговор, и даже
для того, чтобы скрыть то внешнее удовольствие, которое доставляло ей очевидное внимание этого молодого
человека.
Но в действительности, увидав ее в среде этих чуждых
для нее
людей, с их новым
для Дарьи Александровны хорошим тоном, ей было неловко.
Вообще, отвлеченно, Долли одобряла поступок Анны, но видеть того
человека,
для которого был сделан этот поступок, было ей неприятно.